От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век)

Библер Владимир Соломонович

Основное противостояние трагедии: не Антигона - Креонт, но Антигона Исмена. Противостояние Антигоны с Исменой в ней самой. Так же, впрочем, как основное противостояние Креонта - противостояние - в собственном сознании сил всевластия и сил сострадания, любви, разумения.

Вот несколько - последовательно смонтированных - фрагментов трагедии:

1. ИСМЕНА.

О, дерзкая. Креонту вопреки?

АНТИГОНА.

Он у меня не волен взять мое...

2. АНТИГОНА.

Я пойду одна

Земли насыпать над любимым братом.

ИСМЕНА.

Как за тебя, несчастную, мне страшно!

АНТИГОНА.

Не бойся! За судьбу свою страшись.

3. ИСМЕНА.

За безнадежное не стоит браться.

АНТИГОНА.

Оставь меня одну с

моим безумством

Снести тот ужас: все не так ужасно,

Как смертью недостойной умереть.

4. ХОР.

Безумных нет. Кому же смерть мила...

АНТИГОНА.

Но если сына матери моей

Оставила бы я непогребенным

То это было бы прискорбней смерти.

5. КРЕОНТ.

Но помни: слишком непреклонный нрав

Скорей всего сдается. Самый крепкий,

Каленный на огне булат скорее

Бывает переломлен иль разбит...

О себе

не должен много мнить живущий в рабстве...

6. АНТИГОНА.

Один закон Аида для обоих

(для Полиника и Этеокла.
– В.Б.).

КРЕОНТ.

Честь разная для добрых и для злых.

АНТИГОНА.

Благочестиво ль это в царстве мертвых?

КРЕОНТ.

Не станет другом враг и после смерти.

(И - решающий - от человека - аргумент

АНТИГОНЫ):

Я рождена любить, не ненавидеть...

7. ИСМЕНА.

...Ты, сестра, страдаешь. Я готова

С тобой страданий море переплыть.

АНТИГОНА.

Всю правду знают боги в преисподней,

Но мне не мил, кто любит на словах...

Ты... предпочитаешь жизнь, я - смерть.

...Мы почитали разное разумным...

8. АНТИГОНА.

По какому закону

Не оплакана близкими,

Я к холму погребальному

К небывалой могиле иду?

Горе мне, увы, несчастной!

Ни с живыми, ни с умершими

Не делить мне ныне век!..

И вот меня схватили и ведут,

Безбрачную, без свадебных напевов,

Младенца не кормившую. Одна,

Несчастная, лишенная друзей,

Живая ухожу в обитель мертвых.

ХОР.

Не стихает жестокая буря в душе

Этой девы - бушуют порывы.

Вот отрывок, сочленяющий обе нити (индивидуальное - сакральное) трагедийного клубка:

9. ХОР.

Я вижу: на Лабдаков дом

Беда вослед беде

Издревле рушится. Живых

Страданья мертвых ждут.

Их вечно губит некий бог143,

Им избавленья нет.

Вот и ныне: лишь свет озарил

Юный отпрыск Эдипова дома,

Вновь его поспешает скосить

Серп богов беспощадный...

Губит его

И неистовой речи безумье

И заблудившийся дух144.

То, что осторожный хор называет безумием, то Гемон определяет иначе:

Бессмертные даруют людям разум,

А он на свете - высшее из благ...145

Или - если взять иной текст - двустишие Эпикарма:

Разум внемлет и зрит,

Все прочее слепо и глухо146.

Боги, роковая предопределенность карают смертью Антигону, Гемона, Эвридику; позором и отчаяньем - Креонта147. И их собственный неизменный нрав, характер, эйдос самой формы их бытия обрекает их скорее погибнуть, чем изменить самим себе, своему достоинству, - "он у меня не может взять мое..."148. Но только Антигона, в наибольшей осознанности (разум - в толковании Гемона; безумие - в оценке хора...), погружая в себя и преображая в себе исходную апорию космической справедливости, с наибольшей силой переживая столкновение ужаса и сострадания (двух собственно человеческих страстей), погибает, рождаясь богоравной (см. гимн человеку в тексте трагедии) героической личностью.

Продумаем это чуть внимательнее.

В "акме" трагедии заново возникают - и отталкиваются друг от друга - два самостоятельных круга античной культуры (две амбивалентно сопряженных культуры) античности. Один, внешний круг: обрамляющая действие (особенно резко в вводных и заключительных сентенциях хора...), неподвижная, но - в себе - напряженная и апорийная культура (теперь, из трагедии излучаясь,

это именно культура) МИФА: рок и - космическая справедливость, хаос и - космос, карающие - в собственном противоборстве - человека извне. Но, чтобы совершить свой суд, этот внешний круг трагедийно сжимается и заново порождается в (точечном) внутреннем круге: неразрешимой амехании действия, фабулы, в апории логоса и - эйдоса; разума и - характера; наконец, совсем неделимо, - сострадания и - страха. Так возникает - и в сознании действующих лиц, и в сознании зрителей, слушателей - необоримая сила катарсиса, необоримая роком даже (и - только) в момент смерти. В сопряжении этих двух "кругов", двух - расходящихся из единого средоточия, сходящихся в это средоточие - культур, двух смертей (по воле рока, по воле разума) гибнет индивид и рождается - герой!

Я остановился несколько детальнее - но, впрочем, также очень сжато - на античной форме бытия индивида в "горизонте личности", чтобы наметить более определенно сам схематизм моего подхода.

В заключение - еще несколько исторически определенных образов самодетерминации, как они реализуются в регулятивной идее личности Нового времени.

...Дон-Кихот живет и умирает в неравновесном со-бытии, взаимопорождении (и отсюда - возможности перерешения...) средневековой (...рыцарской) и нововременной культур. Но - в событии, значимом не в интервале необратимого развития этих культур: из одного состояния - в другое, высшее (ср. Гегель), но в точке их непреходящего и лишь поступком разрешаемого и вновь возникающего сопряжения, взаимосомнительности, взаимоиронии. В образе Дон-Кихота, в идее личности, возникающей в горизонте индивидуальной жизни человека XVII века, очень значимо также и другое сопряжение: Дон-Кихота (безумие абсолютной справедливости) и Санчо Пансы, со-вечного Дон-Кихоту гениального читателя, протагониста, способного смеяться над Дон-Кихотом и следовать за ним, обращать его деяние в особенно безнадежное и безумное ("понимаю его безумие, прозреваю его безумие здравым смыслом Нового времени") и - преображать подвиг Дон-Кихота в ироничное, взвешенное - и столь же бессмысленное - собственное губернаторство. Санчо Панса на века - в своем диалоге с Дон-Кихотом - раскрывает смысл жизни благородного гидальго: быть безумно, безрассудно справедливым, - смеяться над собственным безумием, - рассудочно судить его и все-таки - вновь искать абсолют (абсолютное зло и абсолютное добро) в каждом тривиальном и бытовом мгновении. И только так - в смеховом отстранении и в безумном соучастии - сообщать истории и каждому ее моменту смысл и основательность. Вообще, в образе Санчо Пансы в образ Дон-Кихота навечно вмонтирован образ читателя книги "Дон-Кихот" (как хоры в античную трагедию, но в совсем иной функции) - читателя, с которым мы, реальные читатели, должны и не можем отождествиться, читателя, не позволяющего нам свести идею-личность Дон-Кихота к пошлостям "донкихотства". Такой, вмонтированный (в основной образ) и художественно преображенный, диалог - диалог Дон-Кихота и Санчо Пансы (но вовсе не бакалавра Карраско) и дает ту исходную форму романного отстранения от собственной жизни, взятой вне каких-либо привилегированных точек ("акме" или "исповеди"), что решающе характерно для схематизма самодетерминации индивидов Нового времени, живущих в горизонте личности.

...Гамлет, в страшном и странном своем дву-единстве с Призраками средневековой чести, рода, авторитета, возмездия - призраками, неотделимыми от собственного сознания датского принца. И - сразу же - два других сопряжения: с отстраненным (в едином сознании) свидетелем Горацио и - с испытующе холодным и страстно допытывающимся до абсолютной истины экспериментатором театральных Ловушек. Снова - все тот же исходный схематизм самодетерминации собственной судьбы и мышления Нового времени.

Не хотелось бы, но все же повторю: я вовсе не пытаюсь здесь решить тайну шекспировского Гамлета, я просто иллюстрирую логику понимания нововременной культуры.