От первого до последнего слова
Шрифт:
Быть может, «Прогресс».
Пациентка очень переживала, что такая дура и доставляет профессору столько хлопот, но все равно время от времени искренне начинала помирать, звонить Долгову и спрашивать, не остановится ли у нее сердце и не упадет ли она замертво посреди улицы. При этом она безостановочно курила, обожала крепкий черный кофе и итальянское красное вино под названием «Ламбруско», которое заедала украинским салом, купленным на Бессарабском рынке. Весила она килограммов сто семьдесят и очень этого стеснялась, как и сала с «Ламбруско». Профессор уверял ее, что с сердцем у нее точно все в порядке, просто нужно несколько похудеть и вести более здоровый образ
– Вы же знаете, что я не могу, – жалобно говорила пациентка, преданно глядя ему в глаза. – Я все время на работе, а когда приезжаю домой, мне уже все равно, что есть, лишь бы побольше! И курить я не могу бросить, потому что без сигареты сразу начинаю засыпать, а мне никак нельзя засыпать, я же статьи пишу!
Эта самая пациентка весом в сто семьдесят килограммов писала статьи для глянцевых журналов – исключительно про любовь и про то, как следует соблазнять мужчин, и у нее это очень ловко выходило. Как соблазнять в лимузине, на работе, на корпоративном тренинге – все она объясняла, про все знала и всем могла дать совет. Долгов, натыкаясь на ее статьи, подписанные разными псевдонимами, всегда диву давался: неужели их пишет тяжелая одышливая тетка с вечной сигаретой в зубах, предпочитающая раздолбанные кроссовки любой другой обуви и разношенные джинсы любой другой одежде, нежно обожающая свою мамашу и называющая ее «мамусик»?!
Пациентка еще страдала бессонницей и, когда по ночам у нее не выходило писать про то, как нужно закрутить любовь с шефом или загорелым теннисным тренером, звонила Дмитрию Евгеньевичу и осведомлялась тяжелым виноватым басом, не умрет ли она. У нее было только два состояния – когда она работала или когда она помирала. Третьего никакого не было.
В эту ночь Долгов первый раз в жизни почувствовал себя именно этой пациенткой. Он начал помирать примерно после часа ночи и перестал, только когда за окном забрезжил рассвет и его собака Джесс, выспавшаяся за ночь, стала брехать на ранних пташек, которые уже возились в листве за забором.
В эту тяжкую, невыносимую ночь Дмитрий Евгеньевич ненавидел и пташек, и свою собаку.
Ну, и самого себя по привычке!..
– Натворили вы дел, Дмитрий Евгеньевич, – сказал ему главврач после того, как медсестру Екатерину Львовну с проломленной головой свезли в реанимацию. – Вот и разбирайтесь теперь сами! Что хотите делайте, только разбирайтесь!.. Так невозможно дальше! А если журналюги пронюхают, что у нас не только пациенты мрут, но еще и персонал, что тогда с больницей станет?!
Он сидел на подоконнике, злой, взъерошенный, с желтым, перекошенным на одну сторону лицом. За щекой у него была таблетка валидола. Долгов никогда раньше не видел, чтобы Василий Петрович сосал валидол.
Врачи редко угощаются подобными препаратами.
Профессор Потемин, учивший Долгова медицинской премудрости на кафедре общей хирургии, говаривал своим студентам:
– Дорогие мои, если вам помогает валидол, поздравляю вас! Это означает только одно – у вас ничего не болит!
Долгов стоял перед Терентьевым, как школьник, которого собираются отчислять, а он и возразить-то ничего не может, потому что знает, что возражать нечего, только упорно молчит и про себя повторяет что-то вроде: «Все козлы!»
– Как она к вам туда попала, в кабинет?! Что она там делала на ночь глядя?! Смена не ее была, Татьяна Павловна мне сказала, что Катьку эту целый день в глаза не видала! – Терентьев перевел дух и погладил свой бок с левой стороны, должно быть, нехорошо ему было. – Не больница, а проходной двор, ей-богу! Вечно к вам сюда какие-то люди едут,
– Василий Петрович, – перебил его Долгов, изнемогая в этом дурацком положении отчитываемого школяра, – вы же знаете, что прием мне больше вести негде. Так все делают, не только я!..
– Но только у вас почему-то в кабинетах находятся медсестры с травмами черепной коробки! Вам все позволено, потому что врач вы отменный, и все про это знают, и я знаю! – Тут Терентьев повысил голос, потому что Долгов опять собрался возражать. – Но то, что у нас в больнице творится в последнее время, – по вашей милости творится! – совершенно недопустимо, Дмитрий Евгеньевич!
На площадке сильно дуло, рама глухо стучала, когда на нее налегал ветер, и на пятом этаже, в урологии, курили какие-то больные. Долгов слышал их голоса, обсуждавшие футбол. Время от времени дверь приоткрывалась, кто-нибудь заглядывал и, пробормотав извинение, убирался обратно в коридор. Долгов даже представить не мог, что будут завтра говорить в больнице!..
Не мог и не хотел.
– И не нужно мне никаких объяснений ваших, Дмитрий Евгеньевич! Придете, когда разберетесь во всей этой …! – И тут Терентьев произнес очень энергичное слово. – Пока не разберетесь, не приходите. Срочных больных возьму я, а остальных вон хоть Хромов.
– Я не понял, – медленно выговорил Долгов. – Вы увольняете меня?
– Идите в жопу, Дмитрий Евгеньевич, – ответил главврач, порылся в кармане, нашел старомодную алюминиевую трубочку валидола, отвинтил крышечку и кинул за щеку вторую таблетку. – Какого лешего мне вас увольнять с работы?! Вы не просто хирург, вы… а, черт побери вас совсем!.. вы на самом деле гений, и я об этом знаю. Но такие чудеса, что у нас в больнице происходят, еще раз говорю, по вашей милости происходят, мне не надобны! Разберитесь во всем. Лучше всего прямо завтра, тогда и больных никому брать не придется! Отчего писатель помер, хотя здоров был, как лошадь, и вы это подтверждаете! Отчего медсестра с проломленным черепом у вас в кабинете на полу валялась?!
– Он же принимал какие-то странные таблетки, – беспомощно сказал Дмитрий Евгеньевич. – Помните? Их забрал адвокат, Глебов, кажется.
– Ну так найдите адвоката, выясните, что это за таблетки! Ну, как это в кино делается, видели?
Долгов покачал головой.
– Я не смотрю кино, Василий Петрович. И не знаю, как там делается.
– Значит, посмотрите и узнайте!
– Я не милиционер и не сыщик.
– А мне плевать на это, – устало сказал Терентьев. – Мне важно, чтобы у меня в больнице все было тихо и спокойно! Чтоб больные выздоравливали, а персонал работал! А когда больные помирают, а персонал по башке получает, это не больница выходит, а публичный дом какой-то!..
Вот на этом самом «публичном доме» разговор у них и закончился, и Долгов поехал домой, совершенно не понимая, что делать дальше.
Разбирайся – сказал Терентьев. Разбираться, но как?! Как?!
Поначалу он еще хорохорился, бодрился, уговаривал себя – все в духе того школьника, который сжимает потный кулак и повторяет про себя: «Все козлы!»
Нужно придумать какой-то план действий, говорил он себе. Ну, хотя бы найти, в самом деле, того полосатого адвоката, который источал приторную, ненатуральную любезность и был так невыносимо высокомерен. И кого-то с телевидения, кто сделал переполошившую всех передачу!.. Наверное, в милицию надо пойти, там точно занимаются этим делом! А может, и не занимаются.