От первого лица

Житинский Александр Николаевич

Я выбрал такую черную кофточку с жабо. И стал как Ромео. Девушки были поразительно серьезны. Они старались вовсю.

Когда нас привели к режиссеру, он чуть не прослезился. По-моему, обе девушки схлопотали взыскания по службе. Нас опять переодели во что-то нейтральное.

Мы вошли в студию и начали репетировать. Лисоцкий вел передачу. Он так расписал про подковы, что оператор не мог нас снимать. Он уткнулся носом в камеру и там беззвучно смеялся. Удивительно, что Фомич приободрился. Он сидел с видом «пропадать, так с музыкой».

Сразу

после репетиции, которая прошла поверхностно, начали запись. Оператор уже отсмеялся и был грустен. Надоело ему, наверное, каждый день снимать чепуху. Я его понимаю.

Когда дело дошло до Фомича, он встал, подошел к подготовленной аппаратуре и зажег свечу. С важным видом. Потом он стал греть подкову. К подкове был присоединен вентилятор.

— Обратите внимание, сейчас ток поступит в электромотор, и вентилятор начнет вращаться,— сказал Лисоцкий в камеру.

Вентилятор на эти слова не прореагировал.

— Сейчас,— сказал Лисоцкий, все еще улыбаясь.

Фомич аккуратно потушил свечу пальцами, сел па место и сказал загадочные слова:

— Наука умеет много гитик.

— Стоп! — крикнул режиссер по радио. Через минуту он прибежал в студию.

— Почему нет эффекта? — спросил режиссер.

— Кураж не тот,— сказал Фомич.

— Какой кураж? — спросил Лисоцкий, бледнея.

И тут Фомича прорвало. Он показал характер. Он дал понять, что обо всем этом думает. Я был счастлив.

— Все свободны,— сказал режиссер.— Наука умеет много гитик. Это гениально!

Не смеялся один Лисоцкий. Он собрал свои листки и незаметно выскользнул из студии. А мы с Фомичом опять переоделись и поехали покупать билет на поезд.

11. ПРОВОЖАЮ ФОМИЧА

Мы с Фомичом сидели у меня дома и пили чай. Фомич излагал свои взгляды на жизнь. И на физику. А я свои. Нам было интересно друг с другом.

– Понимаешь,— говорил Фомич,— что нам с то­бой главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам С тобой не надо. Главное, это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу — пропадет все.

– А объективная реальность, данная нам в ощущении? — спросил я. Это я на материю намекал. Я, как уже говорилось, материалист.

– Данная? — спросил Фомич.— А кем она данная ? А?

Ну данная, и все,— ответил я.

– Э-э! — помахал пальцем Фомич.— Кем-то, видать, данная.

– Вы что, Василий Фомич, верующий? — спросил я прямо.

– Верующий,— сказал Фомич.— В науку верующий. В душу верующий.

– Это не одно и то же,— сказал я.

– У вас не одно и то же, а вообще так одно. Вот он мне давеча про Эйнштейна толковал. А я думаю — поверил он в свою придумку так, что она и воплотил­ась. А если бы для денег или еще для чего — ника­кой твоей относительности и не было бы.

— Другой бы открыл,— сказал я.

— Это кто другой? Ну я, может быть, и открыл

бы. Или ты,— раздобрился Фомич.— А этот Лисоцкий — нипочем. Даже если бы у него голова с силосую башню была.

Я живо представил себе Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получилось внушительно.

— Или возьми Брумма,— продолжал Фомич.— Тоже был хороший мужик. Не лез в телевизор.

Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было нечего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, который мы подарили Фомичу. Как я и обещал.

Мы поехали по ночному городу. Фомич задумался. Я решил его расшевелить.

— А Лисоцкий не ожидал все-таки такого фиаско,— сказал я.

— Фигаско,— сказал Фомич.

Я не понял, шутит он или нет.

— С него как с гуся вода,— сказал я.

— То-то и оно,— вздохнул Фомич.— Ну, бог его простит.

На платформе мы обнялись. Фомич был добрым человеком. Он меня пожалел.

— Поехали, Петя, со мной,— предложил он.— А то пропадешь здесь. Ей-богу, пропадешь.

— А семья? — спросил я.

— А наука? — сказал Фомич.— Если любит, приедет.

Последние слова относились к моей жене. Но все-таки я не поехал. Сдержался.

Поезд свистнул, ухнул, зашевелил колесами и унес Фомича в деревню Верхние Петушки. Красный огонек последнего вагона еще долго болтался в пространстве! пока я стоял на платформе.

12. ПОЛУЧАЮ ПИСЬМО

— Поздравляю,— сказал шеф на следующее утро.— Наверное, гора с плеч свалилась?

У меня не было такого ощущения. Я все вспоминал бескорыстные глаза Фомича.

— Ладно, Петя,— сказал шеф.— Побаловались подковами и хватит. Нужно думать о диссертации.

А мне совсем не хотелось думать о диссертации. Мне хотелось думать о том, как бегают по кристаллической решетке электроны, как они друг с другом сталкиваются, перемигиваются и бегут дальше, взявшись за руки и образуя электрический ток. Мне хоте­лось понять их намерения и залезть им в душу, как сказал бы Фомич. Я понял, что, если не залезешь к ним в душу, ученого из тебя не выйдет.

С Бруммом было почти покончено. Только Лисоцкий взял его на вооружение и спешно вставлял в свою диссертацию. Он все подковы извел, но никакого толка не добился. Пробовал ко мне подъезжать, выяснял, не было ли у Фомича какого секрета.

— Был,— сказал я.— Бескорыстная преданность науке.

Лисоцкий обиделся и больше меня не беспокоил. Тем не менее сделал несколько докладов по Брумму в разных организациях и, кажется, даже заключил с кем-то договор.

А я стал спокойно обдумывать свой опыт по анизотропии. Я всю зиму думал. Смотрел, как падает снег. Слушал, как шумит ветер. Это мне здорово помогало. К весне я придумал. Я уже знал, что будет, когда я все подсоединю и включу приборы. По-другому быть не могло. Конечно, это не эффект Брумма, но все- таки.