От полюса до полюса
Шрифт:
Я иду вдоль поезда. Температура снаружи растет, и окна в вагонах опускаются. Открытые плацкартные вагоны полны, но в них странным образом мирно и уютно. Каждый старательно использует по максимуму свое место, люди спят, невзирая на окружающее их общество. Я протискиваюсь мимо босых ног, ног, одетых в чулки, мимо почивающих бабушек, мимо играющих в шахматы стариков, мимо теснящихся у окна детей. По вагону гуляет стук колес, самый громкий здесь звук, но тем не менее гипнотический и убаюкивающий.
В городе Злобин, находящемся в 200 милях от Киева, переезжаем на левый берег Днепра, на территорию Украины. Мы сидим вместе с украинским писателем и кинорежиссером Вадимом Кастелли и поднимаем по стаканчику гранатового сока за здравие его отчизны. Он неистово гордится своей родиной.
— Украина
Я спрашиваю у Вадима, возможно ли предоставление независимости Украине.
— Это будет небыстрый процесс. Мы — люди консервативные, мы видим, что происходит в Прибалтике… мы видим, что происходит в Литве… нам такого не надо, но разделение неизбежно… мы слышим, как на улицах Киева разговаривают по-украински… возвращается культура, которую многие считали ушедшей навеки. Для тех, кто считает себя украинцем, кто ощущает свои корни, настало очень волнующее время.
Трогательно слышать подобные излияния, да еще выраженные так красноречиво, а тем более когда я узнаю о личных страданиях Вадима, много претерпевшего от рук советских властей. Его отец, писатель и кинорежиссер [11] , был арестован КГБ в 1977 г., после того как его произведения, критические по отношению к режиму, были изданы на Западе. Проведя шесть месяцев в киевской тюрьме КГБ, этот здоровый сорокадевятилетний человек вышел оттуда парализованным и в состоянии умственного расстройства. Его положили в больницу, но через шесть месяцев он все равно умер. Через два месяца его тюремные дневники были опубликованы на Западе. Сотрудники КГБ были в ярости, но так и не сумели обнаружить, каким же образом эти писания смогли просочиться из надежного заключения за рубеж Двенадцать лет и сам Вадим подвергался преследованиям, пока политика гласности не позволила ему опубликовать произведение отца вместе с его дневниками на родине. Однако закончилось для него далеко не все. Архив отца до сих пор находится в руках властей. Вадим предостерегает:
11
Гелий Иванович Снегирев (1927–1978, псевдоним Евгений Снегирев). — Примеч. ред.
— КГБ по-прежнему очень силен, армия очень сильна… нам приходится вести себя осторожно…
Где-то между Гомелем и Черниковом наше равномерное передвижение на юг останавливается. Мы направляемся к бригадиру проводников. На стенке его купе соседствуют две картинки: скудно одетая стриптизерша в высоких сапогах и с проколотыми сосками и Мадонна с Младенцем. Он говорит, что впереди обнаружен сломанный рельс и ремонт потребует два с половиной часа.
Пассажиры воспринимают эту новость философски, и большинство их выходит из поезда, а некоторые, перейдя через рельсовый путь, подходят к домику с садом и колодцем, окруженным различной живностью: курами, утками, козами. Черпая из этого колодца ведром, местные жители, явно бесплатно, наполняют банки, склянки и пластиковые бутылки, принесенные пассажирами. Другие наши собратья по поезду, надев купальные костюмы, отправляются через лес к большому затопленному гравиевому карьеру, неожиданным образом превращающемуся в воскресный пляж Несколько мужчин приспосабливают для ныряния бревна, другие забираются друг другу на плечи. Вокруг жуткий треск, плеск и хохот. Прочие пассажиры, более углубленные в себя, наблюдают от края леса или прогуливаются по опушке, пощипывая чернику и дикорастущую красную смородину. Ветер лениво шевелится в листве высокой ивы, но только чуть разгоняет тяжелую дневную жару.
Поплавав, я возвращаюсь в вагон и обнаруживаю, что наша проводница вместе с двумя товарками приступила к обеду копченой рыбой и овощным супом, состряпанным на небольшом примусе. Заметив меня, она улыбается и предлагает мне разделить компанию. Последствия оргии с самогоном Раненко
В 16:30 над деревьями проносится свисток тепловоза, и все купальщики, загорающие, любовники, одиночки, любители ягод и колодезной воды неторопливо возвращаются в поезд, который, вздрогнув, трогается с места, а я ощущаю прикосновение печали. Отыскиваю на карте это место, чтобы проверить, не приснилась ли мне эта остановка. И тут же замечаю менее чем в 100 милях к юго-западу небольшой такой и неприметный городишко — Чернобыль.
Двухчасовое опоздание поезда на русский манер. Идем купаться…
В 21:45 мы в Нежине с опозданием на два часа, и до Киева еще ехать и ехать. Даже при открытых дверях и окнах в вагоне царит влажная жара. Старший проводник снял напрочь рубашку и выставил в окно свое внушительное белое пузо. Как нередко случается с серьезно опаздывающими поездами, факт опоздания никого более существенно не тревожит. Слои пыли и грязи постепенно покрывают кожу пассажиров, еще недавно казавшихся такими чистыми и вымытыми.
В 23:45 мы въезжаем в Киев, столицу Украины и третий по величине город Советского Союза. Вокзал забит так, что и не протиснешься. За пределами Индии я не видел ничего похожего. Наши восхитительные устроители добывают где-то багажные тележки, и за какой-то час мы выбираемся из этого сумасшедшего дома. Нас везут к высокому новому отелю, выходящему на футбольный стадион команды «Динамо» (Киев). Швейцаров в помине нет. Когда задергиваю шторы, первая, а затем и все остальные «отползают» к концу карниза и друг за другом следуют вниз.
День 34: Киев
Отмечаю окончание моего вынужденного, послеракового и послесамогонного суточного поста роскошным завтраком в гостинице «Варшава». Трапеза моя состоит из тонкого ломтика сыра, столь же тонко нарезанного хлеба, чайной ложки варенья и чашки кофе.
Советские рестораны существуют исключительно ради одной цели, заключающейся в том, чтобы по возможности избегать клиентов, а если таковой или таковая по случаю и забредет, сделать их пребывание максимально некомфортным, дабы пожалели о содеянном. Даже получение упомянутого ломтика сыра связано с уймой бюрократической тягомотины. Сперва следует предъявить карточку, полученную при регистрации, и обменять ее на ваучер, который после дотошного осмотра ресторационным гауляйтером передается официантке, немедленно забывающей про вас. Система крайне угнетающая, однако, на мой взгляд, являющая собой квинтэссенцию всего советского строя — неудобного, параноидального и обезличенного.
Софийский собор в Киеве
Впрочем, еще утром я являюсь свидетелем обнадеживающих перемен, когда сопровождаю Вадима к заместителю прокурора Украины, расследовавшего дело о возвращении задержанных КГБ бумаг его отца. По неведомой мне причине этот сановный советский юрист держится дружелюбно и приветливо, более того, даже рад тому, что беседа будет заснята. Невысокий, широкоплечий, с волевым лицом, в своем отлично пошитом костюме, он является воплощением человека Горбачева, старательно соблюдающего малейшие тонкости в публичных отношениях.
Он сообщает Вадиму, что реабилитационный комитет, собранный в прошлом году Горбачевым для повторного расследования дел политических заключенных в СССР, менее чем за пять месяцев оправдал 1200 человек, и уверяет, что возьмет на личный контроль дело отца Вадима. Затем он предлагает нам узбекский зеленый чай с особой травкой, которую, как он с гордостью заверяет нас, вырастил своими руками. Все проходит гладко, и даже Вадим, накопивший цинизма по отношению к советской юстиции, считает изменения ощутимыми.