От Самары до Сиэттла

Неклютин Константин Николаевич

Что же это были за неурядицы? Когда я учился в седьмом классе, в 1905 г., после многочисленных забастовок и демонстраций была принята Конституция. Но это не улучшило ситуации, волнения продолжались. В конце ноября школы были закрыты, так как для студентов в униформе было не безопасно появляться на улицах. В декабре в Москве произошло вооружённое восстание.

Были волнения и в школах. Требования учащихся были не всегда разумными. Например, в некоторых школах учащиеся требовали, чтобы они могли обращаться к учителям на “ты”. Школы были вновь открыты после рождественских каникул. Мы обнаружили, что два наших ученика были временно исключены из школы, потому что полиция установила их членство в социалистической партии

и их участие в восстании. Мы обсудили эту ситуацию и пришли к общему мнению, что они искупили свою вину этим временным исключением, поэтому могут вернуться в школу, когда волнения утихнут.

Обычно в Великий пост начиналась подготовка к выпускным экзаменам. За две недели до начала поста мы собрались на митинг и выбрали двух своих товарищей для того, чтобы они обратились к директору школы Андрееву с просьбой вернуть наших исключенных учеников. Директор обещал обсудить это на учительском совете в пятницу. Но при этом он говорил с делегатами как с детьми и ругал их. Поэтому мы решили немедленно начать забастовку. Обстановка накалялась, я попал в ряды активистов. Это было в понедельник.

В пятницу утром нам сообщили, что учительский совет отложен на неопределённое время. Мы тут же собрались вновь, уже за закрытыми дверями. Я был первым и единственным оратором. Я предложил продолжить забастовку в ответ на то, что директор нам лгал относительно учительского совета, а также найти школу, в которой мы могли бы сдать выпускные экзамены, так как нас, видимо, всех исключат из нашей школы. Для этого нужно создать комитет, который соберёт адреса всех студентов седьмого класса. Мы закончили свой митинг, учительский совет собрался. Мы все были исключены из школы.

Один из учителей пришёл в общежитие, чтобы сообщить нам о решении учительского совета. Он был огорчён больше, чем мы, и предупредил нас, что преподаватели по приказу директора должны обойти дома учеников седьмого класса и сообщить родителям, что, если их сын не придёт на занятия в понедельник, то будет исключён. Это бы представило события так, как-будто произошло восстание в школе. Этого учителя мы знали с первого класса и очень любили его за добро-ту.

Мы тут же вышли и стали передавать это сообщение всем другим семиклассникам. Мы надеялись, что все родители узнают о причинах нашей забастовки. После обеда нам приказали очистить общежитие. Но так как требовалось много денег, чтобы отправить нас домой (двое мальчиков были из Архангельска, двое - из Самары, один - из Воронежа), и их не могли достать сразу, то мы остались до полудня субботы и смогли сообщить всем родителям о забастовке.

Мы с моим племянником Колей поехали в Нижний Новгород к моей сестре. Её муж очень огорчился, когда узнал о нашем исключении накануне выпуска.

На следующей неделе мы получили из школы телеграмму с просьбой вернуться. Произошло следующее: многие родители одобрили наши действия, поэтому несколько человек обратились к Найденову, директору Московской Биржи, который был известен своей решительностью. Он посчитал, что ученики проявили больше здравого смысла, чем директор, поэтому поехал в школу, собрал учительский совет и поставил единственный вопрос: “Должны ли исключенные ученики вернуться в школу?” Совет и класс проголосовали одинаково - за возвращение. Тогда Найденов потребовал, чтобы мы не были наказаны за участие в забастовке.

Выпускные экзамены были на носу. У нас было по 2-3 дня между ними. Я занимался по 12-15 часов в день, сдавал на все пятёрки, пока не дошел до экзамена по русскому языку. Мы должны были написать сочинение на тему “Нет ничего сильнее и ничего слабее, чем слово” (Тургенев). Я написал сочинение как математическую дискуссию: представил ситуации, когда слова имели большое влияние и когда были бессильны,. и сделал некоторые выводы. Мой преподаватель русского любил длинные

и цветистые сочинения, а мои были всегда короткие и по существу дела. Я получил “5”, “5-“ и мой учитель поставил “4-“. Учительский совет не мог решить, что мне, в конце концов, поставить - “5” или “4”. Они отложили решение до устного экзамена.

Неожиданно на экзамене появился инспектор училищ, высокое административное лицо. Обычно у нас имелась программа по каждому предмету, которая состояла из 30-40 вопросов. Экзаменующийся вытягивал билет и должен был ответить на вопросы, входящие в программу. Первые ученики отвечали очень хорошо, демонстрируя знание предмета. Но когда они заканчивали отвечать, инспектор начинал задавать абстрактные вопросы по литературе и философии. Мальчики начали нервничать и совершенно потерялись. Мы стали протестовать и шуметь, нас удалили из класса. Нервозность усиливалась, так как ответившие выходили с низкими оценками. Я должен был экзаменоваться где-то шестидесятым, поэтому еще “медленно поджаривался на огне” в течение пяти часов до того, как меня вызвали.

Мне повезло - я ответил на все вопросы. Я видел, что инспектор ставит “5”, как и два других экзаменатора. Мой шанс поступить в Политехнический институт повышался. После этого экзамена мы пошли погулять, и я впервые в своей жизни напился.

Я закончил Училище с дипломом, в котором все оценки были “5”, кроме французского, но для поступления в Политехнический требовалось только два иностранных языка, а по немецкому и английскому у меня были пятёрки. Я получил золотую медаль, как лучший в классе, и имел удовольствие прочесть своё имя на мраморной доске, где были перечислены все золотые медалисты.

ПЕТЕРБУРГСКИЙ ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

Я послал свой аттестат в институт и поступил на экономический факультет. У меня было нереалистичное представление о том, чего я хочу. Я думал, что “общее” образование лучше, чем “ специальное”. Отчасти это произошло в результате влияния моих учителей-радикалов.

В августе 1906 г. я приехал в Петербург и начал посещать лекции. Когда познакомился с программой, то обнаружил, что у меня много времени впереди. Я стал размышлять, где же применю свои знания. Ответ был неудовлетворительным: я мог работать в банке, быть статистиком или учителем - всё это мне не нравилось, так как было далеко от активной деловой жизни. Кроме того, профессор по экономике был марксист. Я познакомился с программами на других курсах, и меня больше всего привлёк электромеханический факультет. Оставалось всего пять дней для перехода на другой факультет. Я подал заявление, но оказалось, что на три свободных места есть десять заявлений. Это означало, что аттестат должен был быть безупречным, а меня беспокоила четвёрка по французскому. Когда мои друзья узнали о моём желании перейти на другой факультет, они стали упрекать меня в том, что я хочу стать узким специалистом. Я приехал в Петербург с Ветчинкиным, который поступил на экономический факультет, и он был моим главным обвинителем.

В общежитии мы жили с Ветчинкиным в одной комнате. Институт располагался за городом и занимал, в основном, летние дома, места для студентов было много.

Ветчинкин вступил в большевистскую фракцию социал-демократов, и благодаря ему я общался с большевиками. Очень часто одна из этих групп собиралась в нашей комнате для бесконечных дискуссий. К счастью, у меня уже был опыт проживания в общежитии, и это позволило мне заниматься несмотря на их разговоры. В конце концов я обнаружил, что значительная часть из них не прочли Марксов “Капитал”, как сделал это я. Они читали книги его последователей. Иногда я принимал участие в их дискуссиях, предлагая реальные экономические ситуации и “восхищаясь” их аргументами. Вот две из них.