От сентября до сентября
Шрифт:
Утром — на комбинат. Несмотря на ранний час, командный состав уже на месте: и генеральный директор с первыми заместителями, и секретарь парткома, и председатель заводского комитета, и комсомольский вожак. Здороваюсь со всеми и тут же с некоторым огорчением узнаю, что миллионная тонна была сварена ночью. Но какое это имеет значение — двумя часами раньше или позже?! Главное — есть!
После окончания смены прямо в цеховом пролете — митинг. Именинники во главе с Эдуардом Константиновичем Веричевым — в центре. Алые ленты через плечо, на груди специально изготовленные памятные значки. Здесь же представители подготовительных потоков, без которых невозможно было бы сварить не только миллионную, но и самую первую
Все удивительно просто и вместе с тем необычайно торжественно. Подумалось вдруг о том, что на Котласском ЦБК умеют не только отлично работать, но и по-деловому, без натяжек и притворства отмечать знаменательные события.
Выступает генеральный директор, благодарит коллектив за добросовестный труд, желает всего, что желают хорошим людям в подобных случаях. В числе других достижений Александр Александрович называет интересную цифру:
— Картонно-бумажному производству при таких же мощностях и заданиях для выработки миллионной тонны понадобилось пять лет, два месяца и пятнадцать дней, — Дыбцын делает многозначительную паузу и сообщает: — Ваш коллектив преодолел этот высокий рубеж за четыре года, восемь месяцев и четырнадцать дней, вы обогнали время ровно на четыре месяца, а это значит, что страна получила дополнительно более восьмидесяти тысяч тонн целлюлозы со Знаком качества…
Вот и отличное начало для газетного репортажа с места события. Надо только побеседовать с варщиками, особенно с бригадиром. Ему как раз вручают памятный подарок и талон на мотоцикл «Днепр». Невысокого роста, худощавый, сутуловатый, очень подвижный, Эдуард Константинович Веричев кажется мне свойским человеком, этаким рубахой-парнем, с которым легко работать и просто договориться о самых сложных вещах.
После митинга подхожу к бригадиру, представляюсь, говорю о том, что пишу книгу о людях комбината и хотел бы подробно побеседовать с ним. Но книга книгой, она увидит свет не так-то скоро, а сейчас хотелось написать оперативный материал для газеты о варке миллионной тонны.
Веричев заметно настораживается. Он берет лист бумаги, переспрашивает и тщательно записывает мою фамилию, имя, отчество, место жительства…
— Насчет капитального разговора пока ничего не обещаю, — говорит бригадир. — Ведь я вас совсем не знаю. Надо подумать, в какой плоскости беседовать. Да и некогда сегодня. Разве что завтра. Завтра у меня смена с шестнадцати до нуля, времени хватит.
— Согласен. Приду к вам на пульт после шестнадцати часов. Договорились? — Я протягиваю ему руку, но Веричев не торопится с рукопожатием и уже не кажется мне рубахой-парнем, с которым можно быстро договориться обо всем.
— Я хотел предупредить насчет миллионной тонны в газете, — строго замечает он. — Можете, конечно, писать. Дело ваше. Но чтоб обо мне пе было там никакой «тюльки»…
— Как это понимать?
— Очень просто… Вы болельщик хоккея?
— Болею, в основном, во время международных чемпионатов.
— Тогда тем более должны знать, как хвалились американцы своими «звездами». А наши ребята взялись и дружной игрой расколотили их. «Звезды» потухли и погасли. Тут и призадумались американские тренеры над силой коллектива. Согласны?
— Согласен. Но при чем здесь наш разговор?
— А я не хочу, чтоб из меня делали «звезду». Поймите: сегодняшний праздник готовили сотни людей, весь комбинат на это работал. Мне повезло, как миллионному жителю города или миллионному посетителю выставки… Я просто — участник. Счастливый билет мог достаться другой бригаде. К примеру, Николая Веричева…
— Это ваш брат?
— Нет. Сменщик и друг. У нас похожие фамилии. — Эдуард Константинович взял тот же лист бумаги и написал: «Вирачев Николай Александрович». —
— Но почему вы все-таки не хотите видеть свое имя в газете? — спросил я. — Если бы все передовики так относились к печати, то журналистам пришлось бы туго…
— Вот именно! — покачал он головой с буйной шевелюрой. — Пришлось бы туго!.. А порой туго приходится передовикам…
— В каком смысле?
— А вот в каком… Я четыре года был депутатом областного Совета. Ко мне избиратели обращались с разными вопросами. Были жалобы и на неправильную информацию в печати. Приходилось разбираться… А потом приехал ко мне одни шустрый корреспондент. Мы поговорили с ним в цехе и дома. Недели через две читаю в газете статью, соображаю: про меня это или не про меня? Если не про меня, то откуда взялась моя фамилия? А если про меня — ужас! По пути на работу встречаю знакомых людей и все время об одном думаю: читали пли не читали? Если читали, то хоть сквозь землю провались, такого наворочал корреспондент. Яне выдержал, письмо ему написал. Не редактору, а ему лично. Спрашиваю: ты, дорогой товарищ, всегда такую «тюльку» гонишь в своих статейках? Если всегда, то быстренько и без шума меняй работу, иначе твои красивые герои когда-нибудь выдернут тебе ноги. И вам скажу без обиды: почему некоторые журналисты и писатели думают, что можно шпарить отсебятину? Вот и получается, что прочитает человек о себе в газете, а потом месяц прячется от знакомых, стыдно… Вот так, дорогой товарищ…
На следующий день я пришел к Веричеву в условленное время. Бригадир был чем-то возбужден, даже взвинчен. Сегодня он не в легкой спецовке, как обычно, а в свитере грубой вязки, в слишком светлых для работы брюках. Поздоровался, достал из ящика стола вчерашнюю бумажку, заглянув в нее, назвал меня по имени-отчеству. Движения его были резкими и говорил он, как рубил: коротко, властно.
— Ладно. Пойдемте…
Мы прошли через весь цех, по узенькой металлической лестнице поднялись на балкон, где располагаются комнаты руководителей цеха. Эдуард Константинович открыл дверь с табличкой «мастера», жестом пригласил в кабинет.
— У вас что-то не ладится? — спросил я. — Может, мой визит некстати?
— Ничего. Все ладится. Если бы не ладилось, я бы здесь не сидел. Просто один хам испортил настроение. Не мне одному, человекам тридцати, не меньше…
— Кто же это, если не секрет?
— Черт его знает!.. Водитель автобуса… Я с утра поехал с женой в Котлас за саженцами малины…
— У вас есть дача?
— Есть. Про дачу потом… В общем, объездили весь город, искали частника, потому что в питомнике — ноль. А ведь приглашали садоводов, объявление в газете печатали: продаются саженцы. Вот вам тоже авторитет… Ладно. Нашли бабку. Купили. Привезли. Но поезд пришел в Низовку с опозданием на четыре минуты. Трудно было автобусу подождать четыре минуты?! Ведь не раз говорилось на собраниях, и поселковый Совет принял решение: опаздывает поезд — автобусам ждать. Нет же, самовольничают! А людям, как и мне, — на смену к шестнадцати. Хорошо, знакомый подвернулся на машине, кое-как довез с мешками. Даже переодеться не успел… А ведь другие опоздали… Спрашивается: есть рабочая совесть у этого шофера, душа у него или..?
— Это, конечно, плохо, — пытался успокоить я Веричева, — но ведь у водителя автобуса график. За нарушение графика его наказывают, лишают премиальных…
— Если человек работает за премиальные и не думает о людях, то его надо гнать из сферы обслуживания, — возбужденно выпалил бригадир. — Все должно делаться для удобства людей, тогда будет хорошее настроение. Какой из меня сегодня работник, когда каждая жилочка дрожит?! — Он налил из графина полный стакан воды, залпом выпил и немного успокоился. — О чем же вам рассказать? О работе или о личной жизни?