От Волги до Веймара

Штейдле Луитпольд

Педагоги в военной форме

Может показаться странным, что, называя источники, из которых я узнавал характер советских людей и их мир, я не сказал в первую очередь о встречах с самими людьми, а говорил о литературе и кино, следовательно, о формах отражения действительности, а не о ее непосредственном восприятии. Разумеется, и на фронте совершенно так же, как в Суздале или Красногорске, беседы с советскими людьми имели решающее значение. Однако первое время слабое знание русского языка лишало меня возможности вести беседу, касавшуюся не только фактической стороны дела. Кроме того, повседневная жизнь во время войны отличается от мирного времени, а жизнь в годы революции иная, чем во времена бесперебойного экономического строительства. Благодаря кино я получал представление об обычной будничной

жизни при самых различных условиях; одновременно я познакомился с тридцатилетней историей первого в мире социалистического государства. И, наконец, ведь кино и литература изображают действительность, «воспринимаемую эмоционально». А это означало, что благодаря своеобразной манере крупнейших мастеров советского кино на зрителя оказывалось сильное и волнующее воздействие.

У нас было много встреч с советскими людьми, с офицерами и солдатами, с нашими квартирохозяевами, чаще ото были колхозники, а то и путевой сторож на железной дороге; женщины о нас заботились столь же трогательно, как о советских солдатах (одна чудом изловчилась привести в должный вид стоячие отложные воротники на рубашках, и мы вновь почувствовали себя хорошо одетыми мужчинами). Однако вполне естественно, что наилучший контакт у нас был с офицерами связи в советских штабах. Разумеется, что в наших беседах внимание было сосредоточено, прежде всего, на наших общих задачах, на агитационной работе на фронте. Но так как всякая работа, обращенная к людям, имеет многообразный характер, то мы не могли ограничиваться анализом событий на фронте, оценкой показаний военнопленных, но должны были обсудить и многое другое: жизнь советского общества, путь, по которому пошла Германия, и тот путь, по которому она в будущем должна пойти, психологию немцев.

Конечно, одно не исключало другого. Нам была необходима военно-политическая информация, так как в ином случае мы свели бы нашу агитацию к общим фразам, и тогда работа велась бы впустую. Чем точнее мы были осведомлены о положении в противостоящих немецких частях, чем целеустремленнее мы освещали положение в листовке, тем сильнее и длительнее было ее воздействие. Наилучший пример – это наши «говорящие карты», простая схема, на которой была начертана линия фронта, какой она стала в результате последнего советского наступления; первую такую карту я сам держал в руках в котле под Сталинградом.

Иногда при обмене информацией мы углублялись в узкоспециальные, профессиональные темы. Я хорошо помню встречу с одним весьма высокопоставленным советским офицером, эту встречу устроил полковник Дубровицкий. Разговор зашел о завершающем этапе борьбы, и высокопоставленный офицер предложил мне начертить схематично, как я себе это представляю, развитие операций союзников вплоть до их встречи на германской территории. Я вырвал из трофейного немецкого географического атласа карту, начертил в виде грубой схемы стратегически наиболее выгодные для каждой из сторон пути продвижения войск и сделал из этого вывод, что первая встреча должна произойти на Эльбе, а именно в районе Ризы. Я, в самом деле, верно рассчитал: встреча на Эльбе состоялась у Торгау.

При этих профессиональных беседах одно обстоятельство мне неизменно бросалось в глаза: тщательный анализ даже самых ничтожных деталей операции. В результате сотрудничества с советскими офицерами мне впервые стало ясно, как важно систематически анализировать военные события на всех их стадиях вплоть до самых мелких подробностей. По моему мнению, именно благодаря этому методу советское военное командование во время Великой Отечественной войны так точно рассчитывало операции, что оно обладало ключом, параметром, дававшим возможность правильно оцепить военные успехи, их причины и последствия и подготовить новые операции. Такая ключевая формула служила основой для руководства военными действиями.

Однажды во время вечерней беседы я узнал, что и семья полковника Дубровицкого, и его родные ощутили последствия злодейств фашистской системы. И, тем не менее, он проявлял глубоко продуманное и искреннее понимание судьбы немцев. Кому пришлось, как нам, видеть собственными глазами, в чем заключались и к чему приводили преступления фашистов, тот умел оценить должным образом способность советского

человека видеть различие между немцем, превратившимся в преступника, и теми немцами, которые сохранили в душа искру человечности. Такой способностью обладал полковник Дубровицкий, а также полковник Тюльпанов, который с поистине поразительным вниманием относился к нашей работе; мне изредка приходилось слышать его выступления или анализировать вместе с ним возникавшие проблемы, и он во всех этих случаях производил на меня глубокое впечатление.

Майор Озеранер из Одессы был темпераментным, пылким человеком, который стремился и умел каждого собеседника увлечь своими идеями и намерениями. Полковник профессор д-р Брагинский, историк, как истинный ученый, привык все решения обстоятельно анализировать и обосновывать, но вместе с тем по ходу дискуссии он всегда интуитивно улавливал, когда и как нужно сломить остатки сопротивления, чтобы расчистить путь к пониманию стоящих перед нами задач и стимулировать нашу активность в интересах новой Германии.

Порой я задумывался над тем, что встретился с офицерами, которые, по сути дела, изучают не обычные военные проблемы, а характер, поведение немцев, их образ мыслей. Эти психологи, педагоги в военной форме, пытались с большой проницательностью и чуткостью разобраться в нашем мировоззрении и мировосприятии, приглядывались к нам, надеясь, что им удастся пробудить такие представления и черты характера, которые приведут к благотворной эволюции в нашей умственной и душевной жизни.

Внимательное отношение, проявленное к каждому из нас отдельными советскими товарищами, дружба, которая завязалась между нами и советскими офицерами, уверенность в том, что мы совместно разобьем общего врага, раз и навсегда его уничтожим, и, наконец, попросту говоря, чувство личной признательности, испытываемое каждым, кто здесь, в Советском Союзе, стал другим человеком, – все это предпосылки дружбы, связывающей нас с Советским Союзом, которую Отто Пушке{85} так охарактеризовал: «Под влиянием французской революции американский буржуазный демократ Джефферсон однажды сказал, что у всякого доброго патриота два отечества: его собственное и Франция. Теперь, когда вырос лагерь мира во главе с Советским Союзом, мы говорим: у всякого подлинного борца за мир есть два отечества, его собственное и славный, миролюбивый Советский Союз».

Крушение германской группы армий

Через три недели после открытия второго фронта на Западе, 23 июня 1944 года, три Белорусских фронта один за другим начали совместно с 1-м Прибалтийским фронтом генеральное наступление против группы армий «Центр». Первоначально были обойдены укрепленные опорные пункты – Бобруйск, Могилев, Орша, Витебск, – удержания которых Гитлер решительно потребовал в приказе № 11; советские ударные армии прорвались к Березине, окружили основные силы двух германских армий, освободили Минск, по широкому фронту пробились дальше к самому Неману, спустя пять недель подошли к Висле и оказались на подступах к Восточной Пруссии.

Группа армий «Центр» перестала существовать, 200 тысяч солдат этой группы пали в бою, 85 тысяч были взяты в плен, среди них 21 генерал. Я писал в середине июля в листовке: «Если Сталинград стал переломным моментом в этой войне, решившим судьбу Гитлера, то нынешняя катастрофа, постигшая группу армий „Центр“, означает, что распахнулись ворота, открывающие доступ на нашу родину».

Исход этой беспощадной битвы огромного масштаба был отмечен некоторыми новыми чертами: впервые германские генералы не только капитулировали и приказали своим войскам прекратить сопротивление, но они одновременно открыто выступили против Гитлера 22 июля 1944 года, то есть через два дня после неудавшегося покушения Штауффенберга на Гитлера в «волчьем логове"; шестнадцать попавших в плен генералов группы армий „Центр“, среди них генералы Винценц Мюллер, Фелькерс, фон Лютцов, Бамлер и Голльвитцер, выступили против Гитлера, подписав воззвание, в котором поддержали лозунг: „Борьба против Гитлера – это борьба за Германию“. Из их числа восемь человек – генералы Фелькерс, Винценц Мюллер, фон Лютцов, Гофмейстер, Голльвитцер, Траут, Энгель, Кламт – заявили 3 августа на заседании Национального комитета, что они присоединяются к немецкой антигитлеровской коалиции.