От всего сердца
Шрифт:
— Ты почему вчера не приходила? — тихо спросил он и облизал запекшиеся, сухие губы. — А я тебя ждал, ждал…
Казалось, не было для Груни более тяжелого упрека. Она не могла простить себе того, что, окунувшись в свои тревоги и заботы, на какой-то момент забыла о мальчике. Она гладила точно опаленные огнем руки Павлика, трогала пылающий лоб, прикладывала его руки к своим губам.
— Что у тебя болит, сыночек? Что?
— Глотать больно… Жарко… А в голову все тук-тук. — Он устало закрыл
— Верно, родненький… Выздоравливай. Вот дай только я уберу свою пшеницу, и мы поедем…
— Посиди, мам, рядышком, не уходи, — попросил Павлик; глаза его точно затягивало сизой пленкой.
Груня поднялась с колен, поправила у мальчика изголовье, вытерла полотенцем его вспотевшее лицо.
— Лежи смирненько. Я никуда не собираюсь. Тут с тобой все время буду…
Она прилегла к мальчику, прижавшись к его горячему телу, и через несколько минут он успокоился, задремал.
Вечером, когда загудела у ворот легковая машина, Павлик метался во сне, дышал хрипло, со свистом.
Груня торопливо выскользнула из горенки и у порога столкнулась с Родионом. Он смотрел на нее широко раскрытыми, встревоженными глазами.
— Мне Ракитин машину дал, я нового доктора привез, — непонятно к чему, сказал он и, подойдя ближе, добавил умоляюще: — Ну что, не лучше ему?
Родион быстро подошел к Павлику, прислушался к его дыханию, зачем-то приставил к кровати стул, перевесил электрическую лампочку, Груня нетерпеливо искала глазами доктора и вдруг изумленно вскрикнула, узнав его:
— Петя! Это вы! Петенька! — и она сразу же потянула его к Павлику. — Сюда вот, сюда…
Родион покраснел, только сейчас признав в докторе того шумливого гривастого студента, которого когда-то считал своим соперником.
Вот доктор бережно отстранил Груню от кровати и наклонился над мальчиком. Потом раскрыл свой коричневый, блеснувший приборами чемоданчик. Розовые его руки уверенно двигались, лицо было строго сосредоточенно, казалось, даже осматривая, он к чему-то напряженно прислушивается.
Потом доктор мыл на кухне руки, Маланья доставала из сундука чистое полотенце.
— Вот не думал, Грунечка, что у вас такой большущий сын, — сказал доктор. — Ну-ну, не волнуйтесь! Чтоб такого молодца да не поставить на ноги! — доктор говорил тем профессионально-бодряческим, присущим врачам тоном, который так целебно действует на людей.
Груня стояла, не спуская с него глаз: ей было непонятно, как доктор может так добродушно улыбаться и спокойно шутить, когда рядом, в горенке, задыхается па кровати ее Павлик.
— Что у него, Петя?
Лицо доктора стало строгим, трудно было поверить, что минуту тому назад он был благодушно
— Дело с вашим парнем может быть серьезное… Я взял мазки на дифтерию.
Груня до хруста сжала пальцы, потянулась к доктору, а тот говорил «словно прислушивался к чему-то: выражение тревожной озабоченности не покидало его лица.
— Если лаборатория покажет дифтерию, придется его полежать в больницу.
— Нет, нет! Петенька! — При мысли, что Павлика увезут и она не сможет ухаживать за ним, быть все время около него, Груне стало страшно, и, заглядывая в глаза доктора, она зашептала — Я сама… Вы только скажите, что надо делать… Выхожу!.. Правда, выхожу! Только скажите…
— Я все вам объясню… — Доктор прошел к столу, присел и стал писать рецепты. — Может быть, в сильной форме ангина. Но если дифтерия, никакие уговоры не помогут, Груня… Тогда его в деревне оставлять нельзя.
Маланья подала на стол самовар, разлила чай; над стаканами закурился легкий парок, в янтарной прозрачности их зажглись сверкавшие золотом донышки.
— Ведь надо же так случиться! — позвякивая ложечкой, говорил доктор. — Помните, еще тогда, в саду, я шутил, что буду лечить ваших детей…
Груня ничего не помнила. Она выскользнула в горенку к Павлику.
— Вы теперь у нас в районе будете работать? — спросил Родион.
— Как видите. — У доктора были ослепительно белые зубы, чистый, снежной свежести воротничок. В синем костюме, без халата он казался возмужавшим. — Половину войны я учился, другую — воевал. Вернее, не воевал, а спасал людей в полевом госпитале… И как освободился — сразу домой. Я еще мальчонкой решил: кончу учиться и обязательно в родную деревню, никуда больше…
Доктор, заметив, что Груня вышла, отставил стакан и тоже следом за ней пошел в горенку.
— Вы послушайте, Груня… что нужно, — он начал неторопливо и толково объяснять ей, как надо ухаживать за больным.
Она смотрела на его мерцающий искорками галстук, напряженно слушала.
— Если можно, скажите еще раз… — попросила она.
— Я запишу, — сказал очутившийся за ее спиной Родион, и она молча согласилась.
— Вот вы говорите, холод на лоб… а если достать лед? — спросила Груня.
— В нашем погребе нету, — сказал Терентий; он стоял в дверях, вытянув шею и прислушиваясь; рядом, под его рукой, как под крылом, грустно нахохлилась Маланья, — а в подгорных колодцах должен быть. В сенокос, в страду завсегда квас холодим…
— Это не обязательно. Но если достанете лед, когда мальчик будет особенно беспокоен, кладите на голову — очень хорошо! Завтра я позвоню о результатах исследования.
Он подошел к Груне, взял ее за руку и спокойно, внимательно посмотрел на нее.