От всего сердца

Мальцев Елизар

Уже отвечали секретари других районов, иногда подходили к микрофону председатели колхозов, звеньевые, и хотя Груня никого из них не видела, она чувствовала, как они тревожатся. Она не расслышала, когда назвали ее район, но поняла это по тому, как стремительно, по-военному поднялся у столика Новопашин. Он говорил, крутя в пальцах черную дымящуюся трубочку.

Груня привыкла видеть Новопашина всегда спокойным, уравновешенным и сейчас, слушая его полный скрытого волнения голос, сама начала волноваться, как будто вместе с ним отвечала за район перед всеми хлеборобами края. Сидевшие в студии председатели колхозов, бригадиры

тоже чуть подались вперед, к микрофону, и казалось, готовы были в любое мгновение что-то подсказать секретарю райкома, если он собьется. Но Новопашин рассказывал обо всем толково и обстоятельно, называя по памяти и цифры и фамилии колхозников, и люди, радуясь его осведомленности, спокойствию и выдержке, одобрительно и ласково поглядывали на него.

— Сколько звеньевых взялись выращивать высокий урожай на больших площадях?

Новопашнн назвал цифру, и Груня удивилась: ой, сколько!

— Как растет пшеница на испытательном участке в колхозе «Рассвет»?

— Звеньевая у нас в студии, она сможет сама рассказать.

— Пригласите ее.

Новопашин махнул Груне рукой, и она, вся вспыхнув, начала торопливо пробираться к столику, с грохотом свалила по пути стул, кому-то наступила на ногу и, когда, красная и потерянная, встала перед микрофоном, еле перевела дыхание: ей казалось, что все спуталось в голове и она ничего не сможет рассказать: «Опозорюсь на весь край!»

— Здравствуйте, товарищ Васильцова! — услышала она мягкий, знакомый голос секретаря крайкома. — Ну, как ваша пшеница?

— Хлеб такой, что душа радуется! — сказала Груня и снова замерла, оглянулась, как за помощью, и увидела Краснопёрова.

Он стоял шагах в пяти от нее с напряженным, застывшим лицом, на глыбистом лбу его сверкал пот. Пойман ее взгляд, он широко улыбнулся и закивал ей: не робей, мол, давай дальше!

— Как готовитесь к страде?

— Наше правление решило проводить уборку хлеба раздельно, — сказала Груня и вдруг почувствовала себя уверенной и успокоилась: зачем волноваться, когда за ее спиной стояли большие дела и хорошие люди? — Мы заранее расставили силы так, чтобы каждое звено во время уборки работало на своем участке. Выделили людей от всех звеньев, они будут обслуживать комбайн и следить за качеством уборки. Звеньевой сам примет зерно со своего участка и по акту сдаст кладовщику. Не оставим в поле ни одного колоска, товарищ секретарь! Если комбайн не будет поспевать, вручную выкосим.

— Значит, все наготове? Ну, а как люди?

— Да хоть завтра выйдем, лишь бы хлеб поскорее поспевал!

— Много у вас в колхозе Героев будет?

— А у нас кого ни возьми, все герои! От всего сердца работают. Мы свое слово, товарищ секретарь, сдержим. За нас не беспокойтесь!

— Молодцы! Спасибо!

— И вам также!

В студии засмеялись.

— А мне-то за что? — Чувствовалось, что секретарь крайкома улыбается.

— А как же! — горячо ответила Груня. — Мы ведь все вместе за одно боремся!

…Через час радиоперекличка кончилась, и Груня с Краснопёровым выехали из района.

Над горами проступал блеклый рассвет, но когда бричка нырнула в бор и застучала по частым корневищам дороги, снова стало темно. Остро поблескивали над коридором сосен близкие звезды. Пахло хвоей и мшистой сыростью.

Тускло тлеющая цигарка изредка освещала задумчивое, с насупленными бровями

лицо Краснопё-ова.

— О чем вы, Кузьма Данилыч? — тихо спросила Груня.

— О тебе думаю, — неожиданно сказал Краснопёров, а в голосе его Груня не уловила привычной, насмешливой грубоватости.

— Чего ж обо мне думать? — удивленно спросила она. — Без меня вам забот мало, что ли, или моей работой недовольны?

— Экая ты! Не о том я. — Он медленно выпустил из ноздрей дым и заговорил с какой-то необъяснимой грустью: — Чудной вы народ, молодежь… Вот знаю я тебя уже несколько лет, а ты для меня все равно всегда новый человек. Долго я гадал, отчего так получается. Может, характер у тебя такой строптивый, не знаешь, какой ты номер еще выкинешь, а сегодня вот, на перекличке, будто открылось мне что-то, и я понял тебя.

Признание человека, который всегда откосился к ней с настороженностью и даже некоторой отчужденностью и холодком, так ошеломило Груню, что она слушала его, почти не дыша.

— У тебя есть светлая цель, я ты всеми силами пробиваешься к ней, — с раздумчивой мягкостью продолжал Краснопёров. — А когда борешься за что-нибудь — всегда крепнешь, растешь… И не успеют люди к одному привыкнуть, ты уже дальше пошла. Я ведь тогда, на правлении, когда ты против мужа выступала, по совести сказать, думал, что это ты для гонору так поступила. А теперь вижу, такая уж у тебя линия, и сбиваться тебе с ней совесть не позволяет… Правильно говорю?

— Я не знаю, Кузьма Данилыч, есть ли у меня какая-то особая линия! — запальчиво проговорила Груня, — Мне только не по душе на одном месте топтаться. И хочется, главное, чтоб народ кругом хорошо жил. И ради этого мне ничего не жалко!.. Груня была полна сейчас благодарности за его сердечную открытость и чувствовала, что после сегодняшнего вечера она уже будет по-другому относиться к председателю.

— Ну, как вы теперь с ним? В мире живете?

Груня не сразу сообразила, о ком спрашивает Краснопёров, и, поняв, покраснела. Словно одна она была виновата в том, что они с Родионом жили в такой неопределенности; и не врозь и не вместе.

— Васильцов, наверно, на весь колхоз обиду затаил?

— С чего это? — сказала Груня. — Он, по-моему, колхозу спасибо говорит, а не обиду копит. Кто ж ему помог снова за стоящее дело взяться, как не колхоз. А он в подвесную дорогу всю душу вкладывает. Мы даже видимся редко, до того он в новую работу влюбился!..

Она поймала себя на той, что оправдывает и выгораживает Родиона перед Краснопёровым, снова покраснела — неудержимо, до жаркого накала на скулах — и замолчала. Краснопёров, почувствовав, что коснулся самого больного, тоже ни о чем больше не спрашивал.

Густую мглу бора забелила капля рассвета, другая, третья, и небо вдруг точно раздвинулось. Сквозь сумеречные просветы меж сосен открылась лежащая за дремным распадком степь. Там, в низине, клубился туман.

Не доезжая до деревни, Груня слезла, распрощалась с председателем и свернула к реке.

В небо просачивалась нежная розовость восхода, но горы еще не выпускали солнца, словно держали взаперти.

Азартно высвистывали в кустах птицы, ласково курлыкала среди камней вода. Перейдя вброд через реку, Груня пересекла пламенеющую на восходе березовую рощицу и очутилась в поле. У опушки тихо катила гребешки волн в бескрайную даль пшеница.