От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое
Шрифт:
Если мы не выправим положение сейчас, мир в скором времени убедится, что Вы и я, поставив свои подписи под крымскими соглашениями, санкционировали мошенническую сделку… Полагаю, Вы согласитесь со мной, что здесь затрагивается далеко не только судьба Польши. Я чувствую, что это дело явится показателем того, какой смысл мы и русские вкладываем в такие понятия, как демократия, суверенитет, независимость, представительное правительство, свободные и беспрепятственные выборы“.
Рузвельт осаживал Черчилля: „Я полон решимости, так же как и Вы, не допустить, чтобы хорошие решения, принятые нами на Крымской конференции, ускользнули из наших рук, и, безусловно, сделаю все возможное, чтобы Сталин честно выполнял эти решения… Думаю, что следует воздержаться от нашего личного
Наркоминдел 22 марта представил Памятную записку правительства СССР, которая получила название „четыре пункта Молотова“: признать Варшавское правительство базой для нового Временного правительства; вызвать в Москву представителей Варшавского правительства для консультаций; пригласить политических деятелей из Польши и из-за границы, „в отношении которых уже имеется согласие со стороны всех трех членов Комиссии; после этого вызвать тех деятелей, консультация с которыми будет признана также желательной“. Черчилля предложения, мягко говоря, не устроили: „Молотов настаивал на том, что Ялтинское соглашение лишь предусматривает добавление нескольких поляков к уже существующему правительству из русских марионеток и что сначала надо проконсультироваться с этими марионетками“.
Рузвельт 31 марта уверял Сталина, что любое решение, „которое привело бы к несколько замаскированному предложению существования нынешнего варшавского режима, было бы неприемлемо и заставило бы народ Соединенных Штатов считать, что соглашение, достигнутое в Ялте, потерпело неудачу“.
Тем временем советское командование передавало варшавскому правительству власть не только на тех землях, которые принадлежали Польше до войны, но также и на занимаемых немецких территориях, включая Данциг и Силезию.
Ситуацию в Польше серьёзно осложняло наличие польского, украинского и немецкого вооруженного подполья, а также легальной и довольно мощной оппозиции в лице 800-тысячной Польской крестьянской партии Миколайчика.
2 апреля комиссия собралась снова. Гарриман мрачно доложил Рузвельту, что не принято ни одного решения: „Полагаю, мы находимся на грани провала, если ответ Сталина Вам и премьер-министру не подскажет какой-нибудь выход из создавшегося положения“. Гарриман в телеграмме госсекретарю от 3 апреля утверждал, что максимум того, о чем возможно договориться – это о включении в будущее правительство „ряда лидеров крестьянской и социалистической партий“.
Черчилль тщетно уговаривал Рузвельта сделать публичное заявление о проблемах в отношениях с Москвой, особенно по польскому вопросу.
Но вот 12 апреля Рузвельта не стало. Трумэн по настоянию того же Черчилля, требовавшего жестких заявлений в адрес СССР, обратился к польскому вопросу на второй день пребывания в должности.
Новый президент пока не был готов хлопать дверью, опасаясь навредить перспективам конференции ООН в Сан-Франциско и военного сотрудничества по Японии. 13 апреля он написал Черчиллю, что сознает опасность промедления, работающего на консолидацию варшавского правительства. Но прежде, чем предпринимать решительные шаги, следует предложить Сталину совместную программу действий в отношении Польши. Предложения на этот счет, подготовленные в госдепартаменте, были направлены на согласование Черчиллю. Тот счел, что американцы идут на слишком большие уступки Москве. Одновременно он уговорил Миколайчика вернуться в большую политику, сделав публичное заявление, что он принимает крымские решения по Польше и считает чрезвычайно важной тесную и продолжительную дружбу с Россией. Миколайчик согласился и с этим, о чем Черчилль незамедлительно информировал Трумэна и Сталина.
Однако реакция была не той, какую ждали на Западе. Вышинский официально уведомил Гарримана, что Москва намерена заключить с варшавским правительством соглашение о взаимопомощи. Гарриман заявил, что этот акт будет воспринят как нарушение Советским Союзом Ялтинских соглашений. Вашингтон и Лондон предлагали отложить решение до планировавшегося визита
Президент Трумэн напишет в мемуарах: „Я решил поговорить с Молотовым начистоту“.
Их встреча состоялась в Блэр Хаусе в 8.30 вечера 22 апреля. После обмена любезностями Трумэн быстро перевел разговор на польскую тему, указав на ее большое значение для американского общественного мнения. „Молотов выразил свое понимание проблемы, но утверждал, что этот вопрос еще более важен для Советского Союза. Польша, сказал он, находится далеко от Соединенных Штатов, но граничит с Советским Союзом. Поэтому польский вопрос имеет для них жизненное значение. И вновь он добавил, что крымские договоренности создают приемлемую основу для решения. Я согласился, но указал, что в широком смысле польский вопрос стал для нашего народа символом будущего развития международных отношений“. За ужином, о чем Трумэн в мемуарах не написал, президент предложил тост за Сталина и предложил с ним встретиться, на что Молотов в ответном тосте сказал:
– Советское правительство будет радо видеть Вас в Москве, и чем скорее, тем лучше. Ваша встреча с маршалом Сталиным имела бы очень большое значение. Установление личных отношений между руководителями правительств всегда весьма важно.
Первая встреча Трумэна с Молотовым не предвещала больших проблем. После нее Молотов и Стеттиниус отправились на переговоры в Госдепартамент, где к ним присоединился Иден. Но вот вторая встреча…
Некоторые авторитетные авторы уверенно датируют начало холодной войны – 23 апреля 1945 года. В этот день в 14.00 часа Трумэн собрал всю свою внешнеполитическую команду. „Мы обсуждали Россию и польскую проблему. Стеттиниус доложил, что хотя Молотов приехал в воскресенье в очевидно хорошем настроении, которое у него сохранилось даже после переговоров со мной в Блэр Хаусе, за ночь атмосфера изменилась. На вечерней встрече с Иденом в Государственном департаменте большие проблемы возникли по польскому вопросу. Более того, продолжение встречи министров иностранных дел этим утром не принесло никаких улучшений… Было ясно, сказал я, что наши договоренности с Советским Союзом до сих пор были улицей с односторонним движением, и это не может больше продолжаться. Я сказал моим советникам, что продолжаем реализацию наших планов относительно Сан-Франциско, и если русские не хотят к нам присоединиться, тем хуже“. Что имел в виду президент, расшифровал в дневнике военный министр Форрестол: „Президент сказал, что он через час встречается с Молотовым и заявит ему со всей прямотой, что конференция в Сан-Франциско состоится вне зависимости от того, будут ли русские в ней участвовать или нет, и что он попросит Молотова передать Сталину вопрос: собирается ли Россия отступать от своих заявлений о сотрудничестве, сделанных в Ялте. Он сказал, что если одна часть ялтинских соглашений будет нарушаться, он будет считать и ялтинское соглашение целиком не обязательным для всех сторон“.
Новые переговоры в 17.30. Версия Трумэна: „В отличие от предыдущего вечера, было мало протокола, и, поприветствовав русского министра иностранных дел и его помощников, я сразу перешел к главному. Я с сожалением узнал, сказал я, что не был достигнут прогресс в решении польского вопроса… Правительство Соединенных Штатов не может поддержать никакой метод консультаций, который не имел бы следствием создание нового временного правительства национального единства, по-настоящему представляющее демократические элементы польского народа.
Молотов сказал, что маршал Сталин в его послании от 7 апреля изложил свои взгляды на соглашение, а от себя лично добавил, что не видит оснований, почему, если трем правительствам удалось прийти к соглашению по вопросу по составу югославского правительства, ту же формулу нельзя применить в случае с Польшей“. Далее Трумэн, как написано в его воспоминаниях, заявил, что дальнейший прогресс в отношениях возможен только на основе соблюдения достигнутых соглашений, а не принципов улицы с односторонним движением.