От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое
Шрифт:
Сталин 27 декабря информировал Рузвельта, что «радиопереписка с правительством Миколайчика, перехваченная нами у арестованных в Польше террористов – подпольных агентов польского эмигрантского правительства, со всей очевидностью доказывают, что переговоры г-на Миколайчика с Польским национальным комитетом служили прикрытием для тех элементов, которые вели из-за спины Миколайчика преступную террористическую работу против советских офицеров и солдат на территории Польши… Нет оснований для продолжения поддержки эмигрантского правительства, которое потеряло всякое доверие у польского населения в стране и к тому же создает угрозу гражданской войны в тылу Красной армии, нарушая тем самым наши общие интересы успешной
В декабре союзники были предупреждены о планах преобразовать ПКНО во Временное правительство. Несмотря на возмущение Рузвельта и Черчилля, оно было признано Москвой 4 января 1945 года.
В январе началось сразу несколько крупных операций. 2-й Белорусский фронт Рокоссовского и 3-й Белорусский фронт, которым командовал Василевский, вели наступление в Восточной Пруссии. 1-й Украинский фронт Конева – с Сандомирского плацдарма перешел в наступление в направлении Силезии и в феврале-марте вышел к реке Нейсе. 1-й Белорусский фронт маршала Жукова нанес удар по варшавско-радомирской группировке немцев в ходе стратегической Висло-Одерской операции.
Частью Висло-Одерской операции стала Варшавско-Познаньская операция, в ходе которой 14–17 января Варшава была освобождена от немецко-фашистских захватчиков.
На Ялтинской конференции польский вопрос стал одним из основных. Он распадался на определение восточной и западной границ Польши и характера его власти. Рузвельт скажет: «Польский вопрос в течение пяти веков причинял миру головную боль». Черчилль подтвердит, что он «не особенно высокого мнения о поляках».
Нельзя сказать, что Вашингтон или Лондон сильно волновала судьба поляков или польского государства. Для них это был скорее внутриполитический вопрос. Для Черчилля это был «вопрос чести», коль скоро Англия вступила в войну после нападения Германии на Польшу. Американского президента волновали настроения польского электората внутри США. И конечно же «польский вопрос использовался для оказания политического давления на СССР.
Рузвельт уверял, что „народу Соединенных Штатов кажется, что люблинское правительство представляет лишь небольшую часть польского народа“, и хотел бы видеть там „правительство национального единства“.
Для Сталина и Молотова это был важнейший вопрос безопасности и геополитики. У них не было желания включать в состав нового польского руководства представителей эмигрантского правительства, чьи люди внутри самой Польши фактически вели с советскими войсками партизанскую войну. Командование Армии Крайовой считало противником не только немцев, но и Советскую армию. Оно организовало нападения не ее коммуникации, на полицейские участки люблинского правительства. Москва вынуждена была держать в Польше для противодействия Армии Крайовой три дивизии НКВД.
Сталин был предельно серьезен:
– Для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности. Вопросом чести потому, что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское правительство стремится их загладить. Вопрос безопасности потому, что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства. На протяжении истории Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию. Вот почему Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши. Вопрос о Польше – это вопрос жизни и смерти для Советского государства.
Сталин также напомнил, что линию Керзона придумали не русские, а Керзон.
– Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон или Клемансо? Этак вы нас доведете до позора. Что скажут украинцы,
Многострадальный раздел о Польше в заключительных документах Крымской конференции выглядел таким образом. Говорилось о необходимости „создания Временного польского правительства, которое имело бы более широкую базу, чем это было возможно раньше… Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и политиков из-за границы“. Молотов, Гарриман и Керр уполномочивались „проконсультироваться в Москве как Комиссия в первую очередь с членами теперешнего Временного правительства и с другими демократическими лидерами“. Главы правительств сочли, что „Восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлением от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши“ и что „Польша должна получить существенные приращения территории на Севере и Западе“, размер которых установит мирная конференция.
Мировая общественность и пресса были в восторге от Ялты. Если, конечно, не считать государства „оси“. А также лондонских поляков, которые отвергли ялтинские соглашения как „пятый раздел Польши“.
Дальнейшие переговоры о составе правительства вела комиссия в составе Молотова и союзных послов в Москве на основе формулы „реорганизации“ польского правительства с включением в его состав „лондонцев“ и представителей „третьей силы“, а вопрос о границе был отложен до подписания мирного договора.
Позиция советской стороны была обозначена еще Вышинским в его предложениях Молотову от 16 февраля: выделить остальным „демократическим силам“ пять мест из двадцати, согласовывать все кандидатуры с Берутом и вообще включить его в состав комиссии вместе с Осубкой-Моравским и Роль-Жимерским. Красноречивыми были написанные карандашом „замечания тов. В. М. Молотова“ к записке Вышинского: „Польша – большое дело! Но как организованы правительства в Бельгии, Франции, Греции т. д., мы не знаем. Нас не спрашивали, хотя мы не говорим, что нам нравится то или другое из этих правительств. Мы не вмешивались, т. к. это зона действий англо-американских войск“.
Эти слова Молотова, в более дипломатичном виде повторенные затем в сталинском послании Черчиллю от 24 апреля, ясно подтверждали, что в Москве считали вмешательство американцев и англичан в польские дела недопустимым нарушением правил союзнических отношений, а ялтинские договоренности рассматривали как своего рода одолжение западным лидерам.
Каждая сторона продвигала своих ставленников, опираясь на ялтинские формулировки, которые, словами адмирала Леги, были „такими эластичными, что их можно растянуть от Ялты до Вашингтона, при этом формально не нарушая“.
Борьба развернулась вокруг персоналий, приглашаемых в Москву для консультаций. „Варшавский список“ составлялся Берутом с последующим утверждением в Москве, а англо-американский – группой Миколайчика в Лондоне с последующей санкцией госдепартамента и форин-оффис. Два списка практически не пересекались.
В послании Рузвельту 8 марта Черчилль нагнетал страсти: „После многообещающего начала Молотов теперь отказывается принимать какое бы то ни было истолкование предложений, выработанных на Крымской конференции, кроме своего собственного жесткого и узкого истолкования. Он пытается воспрепятствовать участию практически всех наших кандидатов в консультациях, проводит линию, в соответствии с которой его позиция должна основываться на взглядах Берута и его группы, и взял назад свое предложение о том, чтобы мы направили наблюдателей в Польшу…