От января до марта один шаг
Шрифт:
– Нам ясно, как умерла ее мать, тут ошибиться сложно. Но как погиб ее отец?
Леда закусила губу. С одной стороны она понимала - ответ их не обрадует. С другой гребень лежал такой красивый, такой хороший, такой ладный. Всем гребням гребень. Она знала - даже если Аластр откажется брать ее в жены, он не вправе вернуть себе подарки. Это была даже не жадность, а скорее желание обладать хоть чем-то красивым. Тем, о чем она всегда мечтала. Пусть какой-нибудь год, а то и месяц до принесения в жертву, но обладать. Осторожно она приняла гребень и, нерешительно прижав его к
– Батьку ее убили, - ответил отец Латены.
– Пытался не дать жену свою в жертву принести. Вот у этого самого дома и товоть... укокошили. Кровищи было - море. До сих пор на крыльце кровь в доски въелась.
Аластр быстро перекинулся странным взглядом с Ретео, а потом повернулся к старой графине и толкнул ее под бок - задавай, мол, следующий вопрос. Она лукаво улыбнулась и, покашляв в платок, сказала:
– Знаю, знаю, любимый мой внук, какой вопрос ты хочешь задать. Хорошо. Спрошу. Не буду над тобой хулиганить.
И она достала из корзины зеркальце. В свете свечи драгоценные камни сверкнули всеми цветами радуги, и Леда открыла рот от изумления. Она видела такое лишь однажды у баронессы, приехавшей к ней из столицы за платьем. Дома у Леды зеркала не было вовсе, да и иметь она его не хотела, но то зеркало тогда крепко запало ей в душу. Девушке подумалось, что в таком даже ее черная жертвенная коса не покажется безобразной. И вот теперь перед ней лежало такое же, только еще краше. Леде и в руки-то его брать было страшно - вдруг разобьет или поцарапает такую красоту. Она уже хотела замотать головой, но соседка положила ей ладонь на плече и шепнула на ухо:
– Бери, дуреха, пока дают. Знаю, какая ты скромная, но хоть раз-то душеньку свою потешь. В случае чего продашь потом, коль голодный год придет.
Сглотнув, Леда кивнула и приняла зеркальце. Посмотревшись в него, Леда увидела свое лицо - впервые, пожалуй, за несколько лет. Большие, обрамленные темными ресничками глаза, пухлые губы, круглое личико и носик кнопкой показались ей какими-то чужими, незнакомыми. Видела она себя в последнее время лишь в отражении воды, а там лицо казалось страшным, пустым, мертвым. Теперь же она видела - она жива. Глаза у нее блестели, на щеках горел румянец, а на красивом лице не нашлось ни единой оспинки, ни единого прыщика. С интересом она глянула на пристально следящую за ней Латену и та показалась ей не такой уж и красивой. Они были хороши одинаково, но каждая по-своему.
– Итак, вопрос, - напомнила отвлекшейся Леде старая графиня.
– Не был ли ее отцом тот самый известный мужчина, что зарубил топором трех жрецов Января, и знатно покалечил еще двоих? Прошу вас, милая невеста, кивните или покачайте головой сами. Не след узнавать о таких вещах от ваших знакомых.
Леда помедлила, а потом кивнула. Скрывать не было совершенно никакого смысла - они бы все равно докопались до истины. Подняли бы записи, или спросили Мелунаса. Старый жрец прекрасно знал о похождениях ее отца. За это-то он ее и ненавидел, часто поговаривая, что «от осинки не родятся апельсинки».
После ее кивка глаза Аластра очень нехорошо загорелись. Леда никак не могла понять, что
Тем временем свеча прогорела наполовину, и настала очередь Горна спрашивать. Он вынул из корзины следующий подарок - веер с кисточкой на ручке. Леде стало смешно. Она не видела надобности в веере, ведь у нее, в отличие от некоторых знатных дам, все зубы были целыми. Еле сдержавшись от улыбки, она посмотрела на Горна, глазами выпрашивая вопрос.
– Я так понимаю, - сказал он, - что ты, красавица, была совсем крохотной, когда осталась без родителей. Как же так вышло, что ты от голода не померла?
Леда приняла веер, открыла его и махнула интереса ради. Он оказался расшит бисером в виде хвоста заморской птицы павлин, о которой она слышала из сказок. Ручка же являлась телом и головой, изогнувшейся книзу и смотрящей не Леду глазом-изумрудом.
«Богат же Граф, - подумалось ей.
– Такие подарки какой-то простолюдинке дарит. А вдруг я ему не понравлюсь? И что тогда? Только деньги на ветер выкинет».
– Что ж, мы подсобили, - сказал сосед.
– И кормили ее, и одежду кое-какую старую, Латенкину отдавали. Дочка-то наша быстро росла, высоченная она у нас. А Ледочка маленькая да низенькая, вот и донашивала. Жила она первые года-то с бабкой своей, старой травницей. Но как Леде семь лет стукнуло травница померла. Мы хотели, стало быть, забрать девочку нашу, лебедушку, к себе, да она запротивилась. Такая была балда самостоятельная. Сама и за курями, и за козой бодливой ухаживала, и дома мела, и хлеб выучилась печь. Ну мы повоевали с ней немного, пару раз попытались у себя запереть, да тщетно - сбегала постоянно. Вот и живет с тех пор одна, самостоятельно. Со всеми на покос ходит, на огороде сама пашет, от усталости валится - а помощь не принимает. И при том, вишь в какую девку знатную вымахала!
Опустив глаза в пол, Леда зарделась. Она никогда не могла без смущенной улыбки слушать, как ее хвалят. Впрочем, кроме подружек да соседей хвалили ее редко. Знатные дамы обычно принимали ее талант к шитью да вышивке как данность, и отвечали на него чаще честной холодной монетой, нежели похвалой. Впрочем, это Леду вполне устраивало. Ей нравился сам тот факт, что они придут на бал, и там их платья будут нахваливать подружки.
– Ишь ты, борец, - сказала с доброй улыбкой старая графиня.
– Совсем как наш Аластр.
Леда осторожно подняла на графа глаза и увидела, что он снова недовольно хмурится. Это показалось ей странным. Тем временем старая графиня достала из корзины еще один подарок. У девушки сердце екнуло. Пряники. Да не один, а целая перевязанная лентой картонка, на которой умелой рукой художника был нарисован золотой петушок.
– А где же наша невеста так знатно научилась вышивать и шить?
– спросила графиня, пододвигая девушке заветное лакомство.
– Да ты открой, девочка, не стесняйся. Вижу же, какими голодными глазами ты смотришь. Не бойся. Никто тебя не обидит.