Отчий дом. Семейная хроника

Чириков Евгений Николаевич

— Откуда у вас эти сведения?

— Сорока на хвосте принесла, Владимир Дмитриевич.

Вронч покраснел и начал объяснять: он привез Кудышеву письмо от жены из Никудышевки. Беседовали исключительно по семейным делам. Никакой откровенности!

Оказалось, что Дмитрий Кудышев, которого еще в Сибири завоевал Ильич, как только сорганизовалась партия социалистов-революционеров, перебежал к ним.

— В герои захотел? А у нас нет вакансии…

— То-то в Россию собирается. Жаловался, что брат ему деньги перестал высылать…

Заговорили о новой сорганизовавшейся партии эсеров. Вронч, в угоду Ильичу, подшучивать над этими идеологами мелкой буржуазии начал. Ильич не поддержал:

— Пусть бросают бомбы! Дело и нам полезное. А мужичков мы все-таки у них отберем. Без мужичка и нам не обойтись. Тут, Владимир Дмитриевич, на вас сильно рассчитываю… На ваших правдоискателей…

XXIII

Горд и честолюбив был «отец русской социал-демократии». Хитрый Ильич сразу подметил эту слабую струнку Плеханова и начал все чаще на ней поигрывать. Знал, кого на какую удочку можно поймать! Веру Засулич очаровал своей буйной ненавистью к самодержавию и русским царям, о которых говорил с кровью в глазах и дрожью в голосе и революционным темпераментом, которым

та объясняла все словесные еретические выходки этого исключительного фанатика революции. Разбив в центральном органе единодушие по отношению к собственной персоне, Ильич, ловко маневрируя этими симпатиями и антипатиями, начал поодиночке отодвигать на задний план старцев, основоположников [467] , пока глаза их не раскрылись и пока они не почувствовали общей опасности. Тогда спохватились, да было поздно: Ильич успел уже сильно укрепить свои позиции как в России, так и за границей.

467

Уповая на гегемонию в рабочем движении, Ленин постепенно порывал со всеми своими прошлыми «союзниками», в частности с представителями группы «Освобождение труда». Исключение он какое-то время делал для Засулич, но потом «расстался» и с ней.

Озорник и хулиган марксизма к своим рукам вожжи прибрал и почувствовал себя Архимедом, нашедшим точку опоры, чтобы, освободившись от «мягкотелых слюнтяев» — как он называл стариков, — повернуть колесо исторического процесса…

Спохватились старички и натравили на дерзкого еретика самый крупный тогда авторитет социалистический, Каутского [468] .

В «Граде Незримом» необычайная сенсация: в партийном органе социал-демократов, в «Искре», появилось открытое письмо Каутского [469] с осуждением как тактических приемов Ильича, так и его бессовестной демагогии, извращающей праведную веру. Взволнованно радуются и эсеры, и старички-основоположники. Первые радуются тому, что марксисты сами секут друг друга, а вторые — тому, что теперь хулиган марксизма авторитет свой потеряет, а они снова возвысятся и станут блюсти чистоту риз марксистских… Пишет на радостях один старичок другому старичку:

468

КаутскийКарл (1854–1938) — один из лидеров и теоретиков германской социал-демократии и И Интернационала. В 1874 г., будучи студентом Венского университета, был близок к лассальянству. После знакомства в 1881 г. с К. Марксом и Ф. Энгельсом перешел на позиции марксизма. В 1883–1917 гг. редактировал теоретический журнал германских социал-демократов «Die Neue Zeit». В 1917 г. участвовал в создании независимой Социал-демократической партии Германии. Октябрьскую революцию в России принял враждебно.

469

Имеется в виду письмо К. Каутского М. Н. Лядову (Искра. 1904. № 66. 15 мая), в котором он осуждал внутрипартийную борьбу в РСДРП и высказывался в пользу меньшевиков. В то же время Каутский призвал обе стороны прекратить «междоусобную борьбу» и предлагал до «заключения перемирия» не созывать партийный съезд для обсуждения разногласий между большевиками и меньшевиками.

— Итак, первая бомба отлита, и с Божьей помощью Ленин взлетит на воздух. [470]

Даже Бога на радостях вспомнил — так приятно было читать письмо непререкаемого авторитета Каутского!

— Необходим общий план кампании против Ленина. Взрывать его, — так взрывать до конца! Надо выпустить на него еще Розу Люксембург [471] и Парвуса [472] . Это, знаете, для того, чтобы ударить по лбу наших меднолобых, рассеять гипноз и сделать их восприимчивее для аргументации по существу, а не для одних сакраментальных словечек…

470

Из письма А. Н. Потресова П. Б. Аксельроду (от 14 (27) мая 1904 г.): «…спешу Вам сообщить, что я только что получил от Каутского письмо, разрешающее нам напечатать его ответ Лидину (М. Н. Лядову. — М.М. и А.Н.)в „Искре“. Итак, первая бомба отлита и — с божьей помощью — Ленин взлетит на воздух… Взрывать его так взрывать до конца методично и планомерно…» (Архив А. Н. Потресова. Вып. 1. Переписка 1892–1905 гг. М., 2007. С. 399).

471

ЛюксембургРоза (1871–1919) — деятельница польского, германского и международного рабочего и социалистического движения, один из руководителей и теоретиков социал-демократической партии Королевства Польского и Литвы, леворадикального крыла социал-демократической партии Германии и Интернационала, публицист, литературный критик.

472

Парвус(наст. фам. Гельфанд; 1867–1924) Александр Львович (Израиль Лазаревич) — участник российского и германского социал-демократического движения. С 1891 г. — один из руководителей германской социал-демократической партии. В начале XX в. организовал в Мюнхене издательскую фирму, специализировавшуюся в основном на издании русских авторов, сотрудничал в «Заре» и «Искре». После II съезда РСДРП близок к меньшевикам, хотя формально к партии не принадлежал. Проповедовал теорию «перманентной революции». В 1905 г., вернувшись в Россию, участвовал в работе Петербургского совета, был арестован и сослан в Сибирь, откуда в 1906 г. бежал, перебравшись в Германию и затем Австрию. С 1910 г. проживал в Турции, где занимался журналистикой и одновременно шпионажем в пользу турецкого правительства. В годы Первой мировой войны совмещал коммерческую деятельность с сотрудничеством с германским правительством. После 1918 г. от политической деятельности отошел.

Радуется старичок, а его все-таки страхи и сомнения обуревают:

— Но как быть? Заполним ли мы «Искру»? Может быть, выпустить против Ленина коллективный протест? Плеханов против

этого: слишком много чести. Соображение правильное. Но как быть?

А Ильич прет себе вперед, локтями расталкивая праведников. Он все взвесил и рассчитал: победа будет за ним, а потому, отбросив все побасенки о стыде и совести, — действуй!

Воля железная, глаз меткий, хитрость дьявольская, душа свободна от всяких буржуазных добродетелей, гордость сатанинская. Когда-то Раскольников говорил: «О, как я понимаю пророка Магомета с саблей на коне! Велит Аллах и повинуйся, дрожащая тварь! Прав пророк, когда ставит где-нибудь батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже объяснений. Повинуйся, дрожащая тварь, и молчи, не желай, потому — не твое дело!» [473] Говорить-то он говорил, а сделать не смог, потому что не хватило смелости через Христа и его слюнявую мораль перешагнуть, а вот он, Владимир Ульянов, перешагнет через все пороги! Только таким путем и можно сдвинуть мир с мертвой точки. Пусть для этого потребуется море крови и реки слез. Его не растрогают дети с кувшином слез матери, который растрогал гауптмановского Гейнриха в «Потонувшем колоколе»… [474]

473

Цитата из Достоевского приводится Чириковым близко к тексту, вероятнее всего, по памяти, что может быть сделано специально, так как она произносится Лениным.

474

Имеется в виду пьеса немецкого драматурга Герхарта Гауптмана (1862–1946), написанная в 1896 г. По сюжету, одурманенный лесной феей Раутенделейн мастер по отливу колоколов Генрих оставляет семью и уходит в горы, где пытается отлить колокол, звучание которого по своей красоте и мелодичности превосходило бы все прежние колокола. Соседи Генриха решают разрушить плавильню, но Генрих оказывает сопротивление. В итоге люди отступают, а Генрих видит на узкой горной тропе своих сыновей, которые держат в руках кувшин со слезами их матери, утопившейся с горя. Он слышит звон потонувшего колокола и, прокляв, прогоняет от себя Раутенделейн, которая в отчаянии бросается в колодец. Не выдержав обрушившихся на него несчастий, Генрих умирает.

Над «героями» Ильич смеялся, а сам был с головы до пят пропитан жаждой всемирного героизма, жаждой воссесть на трон вождя всемирного пролетариата. И на этом пути нет ничего недозволенного, нет ничего святого, нет решительно ничего, о чем стоило бы пожалеть!

Где-то в сокровенности души пошевеливалась еще радость отмщения русским царям за убийство любимого брата, кровь которого так и осталась неотомщенной…

В интеллигентском «Граде Незримом», на берегах Женевского озера, созревал тайно будущий Антихрист и Великий провокатор мира сего.

Но не пришел еще час его…

Евгений Чириков.

Моравия, с. Роскошь.

Лето 1929 г.

Книга четвертая

I

Когда-то и критика, и читатель жаловались на то, что вся наша литература и искусство пропахли «мужиком» и что даже в великосветских салонах и гостиных воняет «мужицкой избой»…

Давно прошли эти времена. «Мужик» пропал со всех горизонтов искусства и литературы. Только одинокое «Русское богатство», где отсиживались обломки разгромленного народничества с Михайловским и Короленко во главе, продолжало во всех своих отделах долбить русскому человеку, что в огромном царстве, где «мужик» остается основным кормильцем и защитником государства, мужика никак не скинешь со счетов русской экономической и политической жизни.

Царь и его правительство по-прежнему стремились укрепить трон на «дворянине», а новая идеологическая интеллигенция, сотворившая себе кумира из «рабочего», превратила «мужика» в некоторую алгебраическую величину с отрицательным знаком, с которой все-таки необходимо было считаться при разрешении задачи построения социалистического рая по рецептам нового евангелия от Карла Маркса. По этим рецептам надлежало «выварить мужика в фабричном котле». Итак, для правительства — только дойная корова, терпеливая и выносливая, для интеллигенции — сырье для выделки необходимого пролетариата…

Но все это там, далеко, в столицах, где решались судьбы мужицкого царства без мужика, где всякие операции над ним производились как научные опыты над кроликом, где всегда за мужика и от имени мужика думали, говорили и решали правительство, интеллигенция и «первенствующее сословие», дворянство. На необъятных просторах русской земли мужик был молчалив, терпелив и кроток:

— Мы люди темные. Вам, господам, виднее…

Но случалось, что и мужик, потерявши кротость и терпение, неожиданно и без разрешения заговаривал, и уж если заговаривал, то не иначе как с топорами, вилами и кольями в руках.

Эти мужицкие разговоры сперва назывались «стихийными движениями русского народа», потом бунтами, теперь — аграрными беспорядками.

В 1579 году — разбойник Ермак [475] . Прошло сто лет — Стенька Разин. Еще через сто лет — Емелька Пугачев [476] . Аккуратно через каждые сто лет заговаривали неспрошенные.

Не знаменовала ли самая повторяемость этих, хотя и «жестоких и бессмысленных», по выражению поэта, бунтов [477] , что в самом фундаменте нашего государственного строительства имелась какая-то архитектурная ошибка, приводящая все государство к периодическим потрясениям? И при всей своей жестокости и кровожадности так ли уж они бессмысленны?

475

Казачий атаман Ермак Тимофеевич (1532/34/42–1585), завоеватель Сибири для Российского государства. В июне 1579 г. он с соратниками пришел на реку Чусовую, в поселения братьев Строгановых, чтобы защищать владения от набегов соседей, затем продолжил поход в 1582–1585 гг. Погиб в бою с ханом Кучумом.

476

Имеется в виду движение, вылившееся в Крестьянскую войну 1733–1775 гг. под предводительством Емельяна Пугачева (1742–1775).

477

А. С. Пушкин. «Капитанская дочка» (1836. Гл. 13). У Пушкина: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»