Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Увяз! Увяз!
Ребятишки не решались приблизиться к похожему на черта барину, поджидая взрослых. А взрослые остановили ползшего им навстречу мужика с возом сена, и до Вани долетали обрывки их разговора:
— Крепко сидит! Пущай еще постоит, — засосет его поглубже!
— Помощи просил…
Смех, взмахи рук, ругань. Мужик пополз в гору, мужики и бабы пошли к увязшему барину. Скоро вокруг него сползлось много жителей. Весело гуторили, бросали шуточки, острили над барином с барыней и над чертовой машиной:
— Хм! Вот ведь
— А много ли дашь, ежели выволочем?
— Пять рублей дам.
— Что больно скупишься? Поди, твоя чертова кобыла много тысяч стоит?
Притихли, стали совещаться вполголоса. Кто-то бросил:
— Пущай посидит. Нам торопиться некуда.
— Ну, черт с вами, десять целковых!
Опять совещание:
— Вот что, барин, четвертную [496] дашь, и по рукам!
496
Четвертная —банковский билет достоинством в двадцать пять рублей.
— Ах, жулики! — пропищала Зиночка, выглядывавшая печально из автомобиля.
— Зачем жулики, барыня? Мы не неволим. Сиди, коли так, да молись Богу: может, ангелов пошлет вызволить тебя с барином… Они, ангелы, задарма для вас поработают, а нам уж надоело на вас батрачить-то…
— Черт с вами! Дам четвертную…
Толпа оживилась. Отделившись, в гору побежали, сверкая голыми пятками, двое подростков, им вдогонку кричала бабенка:
— Обеих лошадей ведите!
— Вожжи! Вожжи!
— Оглоблю, Мишанька, захвати!
Минут через десять-пятнадцать с горы галопом скакали на лошадях парнишки, а за ними старик волок оглоблю.
Началась работа. Подперли оглоблей зад автомобиля и, зачалив вожжами к лошадям, с криками, визгами и свистом, помогая лошадям, выволокли машину из колдобины. Ваня отдал четвертную, но долго еще возился около автомобиля, возбуждая жизнедеятельность мотора. Наконец раздался сердитый взрыв, испугавший всех, малых и взрослых, и мотор ритмически заворчал. Толпа с визгами и криками попятилась в стороны и дружно захохотала, приправляя смех сквернословием. Зиночка залезла внутрь. Ваня занял шоферское место, испугал зевак еще раз ревом гудка, и автомобиль покатился. Вдогонку полетел бабий голос:
— Почаще, барин, тут езди!
Только поздним вечером добрались Ваня с Зиночкой до Никудышевки: ехали тихо, осторожно, с остановками и предварительными исследованиями пути.
Конечно, и в Никудышевке произошел среди жителей переполох. Около барского дома, как на базаре. Всякому охота поближе на чертову машину поглядеть. Лезут во двор. Пришлось запереть ворота.
В отчем доме — восторг. Ведь и здесь большинство никогда еще не видело этой безлошадной кареты. Только старик Никита полон всяких сомнений и проявляет враждебность к этому чуду:
— Как
— А вот приехали! И кормить не надо. Никакой заботушки!
— Кормить! А как же: ведь навозу от нее нету? Лошадь кормишь, так от навозу-то ее не только человек, а и птица по дорогам питается…
Зиночка в тот же вечер поехала в Замураевку и там рассказала о всех пережитых ужасах путешествия, причем все это невольно преувеличила, и получилось из истории со свиньей прямо разбойничье нападение мужиков и баб, чуть только не убийство, а из истории под Вязовкой — издевательство и вымогательство.
— Вот они, освободительные реформы! — озабоченно произнес генерал Замураев и посетовал. — Не учить, а воспитывать народ надо. Побольше стражников и поменьше школ! Того и гляди, что и у нас начнут разбойничать, как в других губерниях. Надо предупреждать: пороть хулиганов до беспорядков, а не после!..
Генерал был сильно взволнован и возмущен бездействием властей.
Долго писал и в ночь отправил с нарочным письмо к становому и телеграмму в Алатырь — к исправнику.
Надо сказать, что происшествие в Вязовке, носившее комичный характер, имело продолжение и драматический конец. Вот что там случилось после того, как выволоченный из болота барин с барыней скрылись с горизонта.
На лужке около церкви собрался мирской сход, и начали решать, куда употребить полученные с выволоченного барина двадцать пять рублей. Было несколько благих предложений со стороны стариков, но каждое отвергалось большинством. Двое собственников лошадей, которыми выволакивали чертову машину, все время крикливо доказывали, что четвертная принадлежит не миру, а только им двоим. И как только они начинали доказывать, поднимался такой ропот, что — вот-вот их начнут лупить всем миром.
— Кабы не болотце, не увяз бы он, барин-то! А болотце чье? Ваше? Вы, что ли, рыли эту колдобину? От Бога она тут… Я эту колдобину мальчишкой знал.
— А чьи лошади выволакивали?
— Да что лошади! Кабы не болотце, так и лошади ни к чему. Все от Бога. Значит, эту четвертную надо поделить всем, чтобы никому не обидно!
Прикидывали, по скольку придется на душу:
— Если баб и робят считать — меньше двугривенного…
— На што баб и ребятишек считать?
Все перессорились и переругались до хрипоты, пока какой-то местный финансист не внес предложения:
— Чтобы никому не обидно было — пропить ее, эту четвертную всем миром!
Все разногласия разом кончились.
— Четыре ведра водки, а остальные — на прянички девкам да ребятишкам!
— Вот это правильно!
— А Ивану с Мироном, как, значит, их лошади и выволакивали, стаканчика два-три не в счет.
— Вот это по-божьи!
Все остались довольны. Смеялись над барином и над его чертовой кобылой и жалели об одном:
— Продешевили, братцы! Он и больше дал бы…
— Ну, что Бог даст, братцы… Может, опять увязнет!