Отчий дом
Шрифт:
— Послушай, Мишка, — почти всерьез разозлился Петр Николаевич, — это называется на чистом русском языке предательством!
— За оскорбление расквитаюсь завтра, а пока — спокойной ночи! — смеясь проговорил Миша и быстро зашагал по улице.
Ночь была бессонной. Петр Николаевич знал, что и Наденька не спит, с тревогой и страхом думает о первом его полете. Он перебирал в памяти каждое замечание Стоякина, каждое движение ручкой и педалями.
Что труднее всего давалось ему? Посадка… Всякий раз, как идешь
— Почему Стоякин предупредил тебя о полете заранее? — неожиданно спросила Наденька голосом, в котором не было и тени сонливости.
Да, почему? Ведь и он совершал когда-то свой первый самостоятельный полет и знал, какие с этим связаны сомнения и переживания. Знал, несомненно. И все-таки предупредил… Чтобы не застать меня врасплох.
— Теперь ты не уснешь. Какой из тебя завтра будет летчик? — шептала Наденька.
— Спи, Дина. Стоякин — добрый человек, он хочет, чтобы я все основательно продумал.
Протяжно заливались петухи. «Третьи, должно быть», — думал Петр Николаевич в полудреме…
Стоякин опробовал аэроплан в воздухе, сделал два круга над аэродромом и сел.
— После ремонта «Фарман» стал строже на посадке, — сказал он, ни к кому не обращаясь, но это предназначалось для Нестерова.
«Догадывается, что у меня с посадкой не все благополучно», — нахмурился Петр Николаевич. Передков с тревожным недоумением наблюдал за своим другом. «Что это с Петром? Бледен, невесел…»
— Поручик Нестеров! — вызвал Стоякин. — Один круг!
Он отошел на несколько шагов от аэроплана, словно подчеркивая, что теперь аппарат переходит в полное распоряжение Нестерова.
У Петра Николаевича захватило дух от неожиданного и острого сознания сиротливости, покинутости всеми в эту решающую минуту. Такое чувство испытывал он малым ребенком, когда мать оставляла его одного поздно вечером в пустой квартире.
Офицеры не спускали придирчивых глаз с Нестерова. «Как поведет себя наш „полупризнанный герой?“ Похоже, что и он боится подняться…»
В это время к Стоякину подошел Нелидов. Отдал честь. Смуглое усатое лицо его улыбалось подобострастно и просительно.
— Ваше благородие! Дозвольте полететь… вместе с господином поручиком…
Петр Николаевич вздрогнул. «Нелидов поверил в меня. Жизнь свою доверяет!..»
Он решительно застегнул шлем и взобрался на сиденье. Краем глаза следил за Стоякиным и Нелидовым.
— Вот еще надумал! — недовольно бросил Стоякин. — По земле ходить надоело…
— Очень прошу, ваше благородие, — твердил Нелидов весь изогнувшись, и в каждой морщинке его лица дрожала мольба, будто от ответа поручика зависела сама судьба механика.
—
— Поможет Нестерову за воздух держаться!
Стоякин поглядел на Нестерова, напряженно застывшего на сиденье, потом на механика и махнул рукой:
— Ступай.
Нелидов как-то сразу преобразился, сверкая зубами, побежал к аэроплану.
— Готово, ваше благородие? — спросил он, берясь рукой за лопасть винта. В голосе механика почудилась Петру Николаевичу озабоченность друга — «не подведешь ли?»
«Не подведу, добрая, мужественная ты душа!» — хотелось ответить Нелидову, но Нестеров бросил взгляд влево — на бензиновый сектор и контакт, правой рукой взялся за ручку управления и крикнул сдавленным, каким-то не своим голосом:
— К запуску!
— Контакт!
— Есть контакт! — ответил Петр Николаевич, включая контакт и открывая бензин. Мотор стрельнул, будто над ухом ударили бумажной хлопушкой, и заработал.
Нелидов примостился сзади. Выруливая, Петр Николаевич услышал, как механик загудел над ухом:
— Ого-о-го-о! Не Зарайские мы, чать! Придет время, Пётра, мы и на Луну заберемся! Ого-о-го!
Аэроплан побежал. Все быстрее и быстрее. Петр Николаевич до боли сжимал ручку, до рези и слез в глазах всматривался в горизонт.
«Успею ли взлететь до деревьев? И что за дьявол посадил их здесь, будто назло летчикам?!»
Петр Николаевич не дышал. Ждал, когда аэроплан оторвется от земли… Наконец-то! Он облегченно вздохнул. Теперь пора отпускать ручку, чтобы аппарат полез вверх. Впрочем, нет, рано! Еще потеряешь скорость… От напряжения заныла рука. Но деревья, деревья! Не дай бог врезаться…
Петр Николаевич ослабил ручку управления, и аэроплан быстро пошел на подъем.
Нелидов притих. Он держался руками за подкосы с такой силой, что побелели ногти. «Случись чего… Костей не соберешь!»
Его охватило острое чувство страха и удивила широта простора, открывавшегося взору. Дома превратились в зеленые, красные и бурые пятна крыш, дороги обернулись белыми лентами.
Нелидов молча дивился этим превращениям и с надеждой посматривал на спину Нестерова.
«Держись, Пётра! Держись, родимый!»
Нелидов не был суеверен, но сейчас истово молился Иисусу Христу, выпрашивая благополучную посадку.
Петр Николаевич только сейчас заметил, что альтиметр показывал девятьсот метров. «Вот так забрался!» Он осторожно убавил бензин, выровнял аэроплан и полетел по горизонтали…
«Полдела сделано — взлетел благополучно»! — с уже пробивающейся сквозь опасения и заботы гордостью подумал Петр Николаевич. Почему-то вспомнился банальный анекдот об одном влюбленном в жену губернатора семинаристе, который обнадеживал себя тем, что, мол, полдела сделано: он влюблен.