Отчий дом
Шрифт:
— Чего доброго, еще введут небесную полицию, — засмеялся Есипов.
— Такая идея не нова, поручик, — проговорил штабс-капитан Самойло, сверкнув стеклами пенсне. — Я как-то прочел в одном французском журнале… Еще в восемнадцатом веке начальник парижской полиции д’Аржансон, услыхав предположение ученого, что человек научится летать по воздуху, воскликнул:
«Ужасно! Охрана имущества, честь женщин и девушек подвергнутся большой опасности!» При этих словах с несколькими дамами случился обморок. Тогда бравый начальник полиции успокоил их:
«Не
Все громко захохотали.
— Хорошо, что вы вовремя прочли этот журнал, капитан, — проговорил Петр Николаевич, вызвав новый взрыв смеха: все знали о неравнодушии штабс-капитана Самойло к прекрасному полу.
Самойло обиженно надулся, и от этого летчикам стало еще веселее…
Вечером на Сырецкий аэродром приехали летчики других отрядов: это было лучшее время для полетов.
1
Так в тексте. (Примечание верстальщика).
На черном фаэтоне прикатил комиссар Всероссийского аэроклуба Орлов. Увидав его, Петр Николаевич вздохнул с облегчением: «Слава богу, что Орлов здесь… Если петля удастся, — будет официальный свидетель».
Нестеров никому не оказал, что сделает мертвую петлю, но, когда он взлетел, все, кто был на аэродроме, стали неотрывно следить за аэропланом.
Друзья Петра Николаевича слишком хорошо знали его, чтобы позволить оставить этот необыкновенный полет неизвестным. Петр Николаевич не догадывался, что прибытие на аэродром Орлова было делом забот чуткого и наблюдательного поручика Есипова.
Летчики стояли тесной толпой и, перебрасываясь короткими фразами, смотрели, как Нестеров набирал высоту. Нелидов зажал в кулаке тяжелый гаечный ключ и все время, пока продолжался полет Петра Николаевича, сжимал пальцами шершавую сталь.
Мотор журчал ровно и привычно, это успокаивало. Но пылало лицо. Ручка управления аэропланом казалась раскаленной.
Петр Николаевич облизал горячие губы, с грустной нежностью поглядел на землю — такую красивую, в мозаике теней и вечернего света, в мечтательной синеватой дымке, одетую в осеннее разноцветье садов и перелесков, подпоясанную широким серебряным поясом Днепра.
Далеко за рекой, в степи, как облако, озаренное закатом, красовалась одинокая береза в изжелта-красноватом оперении. Она казалась воздушной, узорчатой и… живой. Петр Николаевич кивнул ей и улыбнулся.
В памяти мелькнул обрывок гатчинского стихотворения:
Одного хочу лишь я, Свою мечту осуществляя: Чтобы «мертвая петля» Была бы в воздухе живая!..С тех
Петр Николаевич достал из кармана куртки анероид. Прибор показывал семьсот метров высоты. Ветром нахлынули мысли о Наденьке, о детях. У него не проходило ощущение теплоты ее вздрагивавших губ.
«Хорошо, что я не сказал ей. Так лучше. Так, конечно, лучше…»
И еще одно ощущение возникло с необыкновенной остротой. Когда он обнимался с Маргариткой и Петенькой, они источали такую неуловимую свежесть молодых побегов, что-то еще хранившее молоко матери, что-то безмерно юное, хрупкое и прекрасное, что он с удовольствием отдался милому воспоминанию.
Петр Николаевич поднял голову. Заря окрасила мелкие перистые облака в золотисто-желтый цвет, и они теперь напоминали косяки уток, летящих на юг…
Он развернул машину и полетел к облакам. Стрелка анероида показывала тысячу метров.
Наступила минута, венчающая долгие искания и надежды. А если «Ньюпор» не выдержит перегрузки и сложит крылья?.. Петр Николаевич не был слишком суеверен, но сейчас он перекрестился. И вся его жизнь промелькнула перед ним необычайной синематографической лентой.
Было жутко. Не хватало воздуха. Сердце стучало гулко и часто. Так в цирке бьют в барабан, когда под куполом исполняют трудный и опасный номер…
Эта мысль обидела его, и он резко закрыл бензин. Сразу стало легче. «Теперь все… Теперь уже отступать некуда, — шептал он. — Час добрый!..»
Любовь чутка и обмануть ее трудно.
Когда Петр ушел, Наденька отвела к соседям детей и птицей понеслась на аэродром. Она весь день простояла за оградой, несказанно волнуясь и не смея пройти к ангарам.
«Он полетит. Он непременно полетит сегодня», — твердила она себе и не уходила. По необычному блеску его глаз, по веселому балагурству с детьми, в котором почуялось ей скрытое волненье, по тому, как дрогнули его губы, когда поцеловал он ее, поняла Наденька, что наступил решительный день.
«Он сделает сегодня мертвую петлю!..» У Наденьки подкашивались ноги, больно стучало в висках. Были мгновенья, когда она хотела побежать к ангарам, повиснуть на шее у Петра и молить его не делать петли, мертвой петли…
Она крепко сдавила горло руками, точно боролась с криком, который готов был вырваться, и стояла не шелохнувшись. Так стояла она весь день, забыв про детей и про все, что окружало ее. Она молилась своими страстными и наивными словами.
Потом взлетел аэроплан. Наденька узнала манеру Петра долго лететь у земли и затем круто взвиваться в небо. Она не обрывала взгляда от маленького черного аэроплана, уходившего все выше и выше.
Багровый закат наливался багрянцем. И вдруг солнце потемнело. Аэроплан камнем ринулся вниз. Наденька глядела широко раскрытыми, безумными глазами…