Отчий дом
Шрифт:
Набегала земля, качаясь и дрожа. Стонали расчалки. Свистел воздух, рассекаемый машиной. Петр Николаевич следил за высотой. Девятьсот… Семьсот пятьдесят… Шестьсот… Нестеров начал выравнивать аэроплан и, когда он стал переходить горизонт, открыл бензин.
Мотор затрещал весело и гулко, напрягая все свои семьдесят лошадиных сил. «Ньюпор» полез в небо, показывая свое светло-голубое брюхо, словно встав на дыбы, и вдруг лег на спину над огромной шестисотметровой пропастью…
Левая рука Петра Николаевича была все время на
Где же земля? Почему не видно земли?..
Он чуть больше потянул за ручку и наконец увидел землю, вдвойне теперь милую и добрую, в робких тенях зачинавшихся сумерек, в синем вечернем дыму…
Вон купола Киево-Печерской Лавры, прямой, как стрела, Бибиковский бульвар, высокие кручи над Днепром…
Это продолжалось десять секунд. Петр Николаевич выключил бензин и начал планировать к ангарам. Как легко и радостно было ему сейчас! «Мертвая петля» стала живою. Первая мертвая петля. И как хорошо, что она ожила в русском небе!..
Вдруг Петру Николаевичу пришла мысль, что петлю не заметили. Он хотел повторить ее. Но большая толпа у ангаров рассеяла его сомнения…
Еще работал мотор после посадки аэроплана и винт на малых оборотах ворковал добродушно и устало, а Нелидов, Миша Передков и Есипов вскочили на крылья «Ньюпора», целовали и мяли в объятьях Петра Николаевича.
Толпа людей окружила аэроплан.
— Ура Нестерову! Ура витязю русского неба! — кричал старенький ротный врач Морозов, бегая вокруг аэроплана и не зная, как добраться до Нестерова.
— Браво, Петр Николаевич!
— Слава герою!
Толпа неистовствовала — кричала, хлопала в ладоши, смеялась и плакала от волненья.
— Ну что вы так… Что вы… — бормотал Петр Николаевич, потрясенный, счастливый и смущенный.
Комиссар Всероссийского общества воздухоплавания Орлов тут же, на аэродроме, составил протокол. Командир отряда Есипов, Миша Передков и другие летчики поставили свои подписи.
Потом коллективно писали телеграмму в Петербург.
— Я предлагаю начать так: «Открыта новая эра в завоевании воздушного океана».
— Громко. Надо проще, — сказал Петр Николаевич и покраснел.
— Ничего не громко! — не отступал Морозов.
— Доктор прав. Мертвая петля и впрямь открывает новую эру в авиации, — проговорил Орлов.
— С вас бы сейчас картину писать: «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»! — сказал Передков возбужденно. — Пишите, как предлагает доктор — и баста!
— Нет, нет! — запротестовал Петр Николаевич. — Никаких «эр», «завоеваний» и прочих украшений!..
Наконец телеграмма была составлена:
«Киев, 27 августа 1913 года. Сегодня в шесть часов вечера военный летчик Третьей авиароты поручик Нестеров в присутствии офицеров, летчиков, врача
Наденька расталкивала толпу, пробираясь к аэроплану. И вот она уже в объятьях Петра Николаевича. Молча целует его в губы, подбородок, щеки и плачет счастливыми, выстраданными слезами.
— Диночка! Ты была здесь? Ты все видала?..
Наденька вздохнула — горестно и вместе с облегчением, так вздыхают маленькие дети, когда обида улеглась, тучи прошли и солнце, яркое солнце снова проглянуло в юной душе.
— Ты помнишь последний наш вечер в Нижнем перед отъездом на Дальний Восток? — спросил Петр Николаевич. — Откос. Звезды. Девичья песня на том берегу… Ты помнишь, о чем мы говорили тогда?
— Помню. Ты звал меня с собою на… Луну, — улыбнулась Наденька с прежней доверчивостью.
— Да! Сегодня я убедился, что ты пойдешь со мной в самые трудные дали…
Слава бывает подобна пожару в лесной чащобе. Сначала лишь на мгновенье вспыхнет огонек, блеснет смело, но едва приметно. И кажется, не пробиться ему сквозь густой бурелом, не окрепнуть, не озарить густую тьму леса. Но пройдет немного времени, и жаркое пламя взметнется к высоким вершинам, забушует, выкрасит небо алым заревом и станет видным далеко окрест.
Так случилось и с Петром Николаевичем. Двадцать восьмого августа только одна «Санкт-Петербургская газета» дала информацию о «смелом опыте поручика Нестерова» и напечатала телеграмму, составленную на Сырецком аэродроме в Киеве.
А на другой день в Париже газета «Матэн» поместила телеграмму своего петербургского корреспондента о мертвой петле, совершенной в воздухе военным летчиком поручиком Нестеровым.
Потом запестрели на первых страницах всех столичных и провинциальных газет кричащие заголовки: «Головоломный трюк на высоте шестисот метров!», «„Мертвая петля“ вознесла к зениту славы вчера еще безвестного поручика!», «Бесстрашие или безумие?», «Русский Пегу».
— Боюсь, что я стану знаменит, как Сергей Уточкин, — говорил Петр Николаевич Наденьке. — Мне запомнилась его шутка:
«Я очень популярен в Одессе. Когда я еду по улице на машине, мальчишки бегут за мной и дразнятся: „Уточкин, рыжий пес!“»
Наденька звонко смеялась. Гордое удовлетворение звучало в ее смехе.
«Петюша прославился на всю Россию. В Нижнем Новгороде сейчас, должно быть, поздравляют Маргариту Викторовну все соседи и показывают ей газеты…»
Петр Николаевич все больше мрачнел. Черт знает, что еще наплетут эти брехуны! «Русский Пегу!..» Стоило все юные годы отдать изнурительным исканиям, рисковать всем самым дорогим, чтобы тебя потом сравнивали с предприимчивым французом, превратившим аэроплан в платную забаву для зевак.