Отчий дом
Шрифт:
Петр Николаевич вспомнил строки какого-то поэта:
Я люблю умирающий лес, Смерть красива его, как весна…Чепуха! Смерть всегда безобразна. Красива жизнь. Лес красив во все времена года, потому что он живет.
Но почему при виде этого леса охватывает его чувство какой-то неизъяснимо светлой грусти?
Вспомнился Данилка. Еще в корпусе, на уроке рисования Нестеров нарисовал в тетради немудреную картинку: у изгиба узкой
Данилка заглянул в его тетрадь и долго не мог отвести завороженного взгляда.
— Отчего у тебя, Петь, всегда так превосходно получается природа? — спросил он.
— Оттого, что я люблю ее! — ответил Петр Николаевич теперь, спустя много лет, и тихо засмеялся. Потом улыбку сменила грусть…
Данилка теперь далеко. Лену приговорили к двадцати годам каторги. Данила уехал следом за ней куда-то в Сибирь. Приходил прощаться, но Петр Николаевич был в перелете. Наденька долго разговаривала с ним. Он сказал, что Лена родила сына. «И мы нарекли его Петей… в честь Петра Николаевича!..» — добавил он.
Наденька, передавая это, прослезилась. И у Петра Николаевича похолодело в груди.
— Надо помочь им! — сказал он Наденьке. — Узнай адрес Данилы… Пошлем ему денег…
Справа, метрах в пятидесяти стояла невысокая липочка. Ветры и дожди вычесали из ее кудрей много листьев, и теперь она была окружена реденькими золотыми листочками, издали похожими на золотистый рой пчел, кружащий вокруг дерева.
Здесь, в этом тихом, увядающем лесу, отдыхала душа Петра Николаевича. Отдыхала от сонмища газетных заметок о «ярмарочно-спортивных трюках поручика Нестерова», от нападок высших начальников.
И все-таки никуда не уйти от жгучей обиды. О французе Пегу говорят с почтением и хором приписывают ему «первую в истории авиации мертвую петлю», а он, Нестеров, лишь скопировал находку французского героя…
Нет, этого невозможно более терпеть! Надо защищаться.
Он решил немедленно поехать в Петербург и там объясниться с высшими чинами авиации. Пусть им судьба и престиж штабс-капитана Нестерова безразличны, пусть!.. Но ведь здесь речь идет о престиже России! Неужели это не ясно представителям высшего командования?..
Появилась заманчивая мысль: в Петербург он полетит. И не просто полетит, а доберется туда из Киева за один световой день, то есть так, как еще никто не добирался… «Надо только дождаться сильного попутного ветра. У „Ньюпора“ скорость сто верст в час, да ветер мне даст двадцать пять — тридцать… Вот и доберусь!..»
Была еще одна цель у Петра Николаевича. Пришло время взяться за осуществление давно тревожившей его мечты — построить аэроплан своей оригинальной конструкции. Проект есть. Он несколько лет работал над ним, внося все новые и новые изменения. Более того, ему удалось несколько своих конструктивных новинок перенести с проекта непосредственно на аэроплан. Он с помощью механиков Нелидова и Руденко переделал моноплан «Ньюпор», установив на нем широкий ласточкин хвост без вертикального оперения.
Да, Петр Николаевич теперь убедился, что построит аэроплан, крылья которого будут устанавливаться в воздухе под различными углами по отношению к фюзеляжу. Это позволит производить посадку на маленькой скорости, как это делают птицы.
«Надо добиться разрешения на строительство моего аэроплана на заводе „Дукс“…»
Готовясь к перелету в Петербург, Петр Николаевич задумал сначала полететь в Одессу. «Сразу лететь в столицу страшновато…»
Он подозвал механика Руденко, молодого унтер-офицера с карими веселыми глазами:
— Залей в мой «Ньюпор» пять пудов и двадцать фунтов бензина, осмотри мотор и машину. Полетим в Одессу.
Руденко отдал честь и живо побежал к аэроплану: он любил летать с Нестеровым и приказание пришлось ему по душе.
Два дня ждал Петр Николаевич попутного ветра. На третий день разразился настоящий шторм. Мотористы и солдаты укрепляли палатки, штопорами причаливали аэропланы.
В Киеве и в других авиационных ротах летали только в тихую, безветреную погоду, и когда Нестеров приказал выводить «Ньюпор», Руденко изумленно спросил:
— В такой ветер?
— Попутчик. Его-то я и дожидался.
Десять солдат вывели из ангара «Ньюпор», с нескрываемым страхом поглядывая на «шального офицера», но они столько о нем слышали хорошего, что беспокоились за него, тревожно думали: «И родятся же люди с такою отвагою… Храни его бог, бесстрашного человека!..»
Петр Николаевич попробовал мотор, проверил его на всех оборотах и подал Руденко знак садиться во вторую кабину. Солдаты отбежали от крыльев, и аэроплан взлетел в мглистое небо.
Анероид показывал тысячу метров. Здесь, на высоте, дул ровный и сильный северный ветер. Петр Николаевич взял курс прямо на юг. Миновав Белую церковь, Нестеров заметил, что ветер стал попутно-боковым и относил аэроплан за пределы проложенного на карте маршрута. Единственным средством для ориентировки осталось солнце, но вскоре и оно скрылось за тучи.
Петр Николаевич снизился, внимательно приглядывался к земле. Город… По времени это должна быть Умань… Через полчаса будет Ананьев…
Пошел снег. По косым полосам его легче стало ориентироваться: они показывали направление ветра.
В Одессе на стрельбищном поле аэроплан Нестерова встретили офицеры и солдаты. Штабс-капитан, командовавший Одесским отрядом, покачал головой и сказал:
— Ай-ай-ай! Разве можно в такую штормягу летать?!
— Можно! — воскликнул Нестеров. — У «Ньюпора» скорость — сто верст в час, а мы летели со скоростью сто пятьдесят верст! Вот вам и «штормяга»!
Через два дня Петр Николаевич полетел в Севастополь. Сделав красивый «нестеровский» разворот, он приземлился на аэродроме военно-авиационной школы на Каче.