Отдай, детка! Ты же старшая!

Козырь Фаина

Линовская помялась:

— На четвертом. Но там остатки из старого. Мы закрываем линию.

— Что так? Бабл?

— Кризис в стране…

— Грустно. Как и у других. Но покажите хоть, что осталось…

И они подошли к лифтам. Провозившись на четвертом минут сорок, все — таки выбор там был, Даринка запаслась мартовским каталогом и уже спускалась вниз, как решила еще разочек, одним глазком посмотреть на те две чудесных спальни, что, как она предполагала, будут сниться ей морозными декабрьскими вечерами.

Она присела на банкетку, впитывая в себя это удивительное ощущение гармоничной роскоши, и уплыла мыслями далеко. В эту чудесную минуту хотелось думать только о прекрасном.

Какое — то трогательное движение отвлекло ее внимание от спального великолепия. Слева к лифтам неспешными шагами шли двое — холеный мужчина и невысокого роста пожилая женщина. И было что — то нежное, прекрасное, теплое в том, как она опиралась на его руку, как он склонялся к ней, как она, повернув голову, смотрела на его профиль с невероятной любовью и гордостью. У Горяновой защемило где — то там. Как ей захотелось, чтобы и на нее смотрели вот так, с любовью и гордостью! Но… но это было так же несбыточно, как и эта дорогущая спальня. Да, в этом мире есть вещи только для избранных. И Горянова к ним не относилась. И с этим она уже давным — давно смирилась. Так ей, по крайней мере, казалось.

Когда лифт подошел, мужчина развернулся лицом к Даринке, и она не сразу, с удивлением поняла, что это Истомин, потому что никогда не видела на его лице такого нежного и такого сияющего счастьем, не скрытого обычной невозмутимостью выражения. Она завороженно смотрела на него. В последнее мгновение, когда дверцы лифта уже начали закрываться, он тоже узнал ее и неспешно кивнул в знак приветствия, не успев стереть с лица открытой и всёпоглощающей любви.

Горянова отвернулась. Спальня ее мечты померкла… Нужно было вставать и ехать дальше, но у Даринки не было на это сил, потому что захотелось просто горько, очень горько, навзрыд заплакать. Как маленькой одинокой девочке, которую никто и никогда из взрослых не любил.

Даринка встала с банкетки, расправила плечи, мысленно пообещав, что когда — нибудь позволит пожалеть саму себя, но не сейчас… В ее возрасте предаваться унынию было более чем глупо…

Глава 21

А пока Горянова сновала из одного мебельного в другой и изо всех сил пыталась стереть из памяти будоражащую картину трепетных чувств между матерью и сыном, в ее доме происходило неладное. Ванечка, уже закончив смену, решительно отказывался возвращаться… Нет, вернее он возвращался, конечно же, но вообще — то его ноги в холеную Даринкину квартиру не несли. Три дня, проведенные им в этом почти музейном помещении, бесконечно утомили Пименова и привнесли в его тихую, размеренную жизнь совсем не нужный экстрим. Иван даже сейчас морщился, вспоминая ночной променад полуголых девиц, крики и завывания, страстные стоны и соседство с подозрительными личностями. Хотя и это было не главным.

Главным открытием стала сама Даринка. За весь тот год, что они встречались, Горянова никогда не носила работу домой к Ивану. Она как — то умудрялась незримо оставлять ее за порогом их нежного гнездышка. Он сейчас с ностальгией вспоминал те времена, когда ничего не знал о том, чем занимается его любимая девушка в те дни, когда она расстроенно говорила:

— Вань, у меня работа срочная. Я сегодня не смогу.

А когда Горянова приезжала к Ивану домой, то целиком и полностью подстраивала свое существование под него, превращаясь в такую заботливую, нежную и теплую домашнюю женщину, что становилась его сбывшейся грезой. Она никогда ни на чем не настаивала, естественно и даже с радостью принимая и лишенный модного блеска дом, и самых обычных Ваниных друзей, и старые домашние штаны, из которых Пименов не вылезал уже лет десять.

И

вот теперь, увидев другую сторону своей любимой, Иван с ужасом сознавал самую настоящую пропасть, разделяющую их. И дело было даже не в квартире, хотя и в ней тоже, а в том, что Даринка у себя дома становилась совершенно другой: хозяйкой положения, жесткой, саркастичной, деловой и очень — очень занятой. Вчера, когда она, не отрываясь от ноутбука строчила там что — то с невероятной скоростью, никого не замечая вокруг, Иван чувствовал себя тем пресловутым чемоданом без ручки, который и нести тяжело, и выбросить жалко. Кроме того, такая Даринка снова разбередила его давнюю, не заживающую рану…Потому что уже была в его жизни одна печальная история с умной, красивой и амбициозной женщиной…

Он шел, размышляя о странных жизненных перипетиях, и не заметил, как дошел до Даринкиного подъезда. Все — таки ноги принесли… Иван печально вздохнул, посмотрел на одинокие темные окна квартиры и отогнал ненужные мысли… В конце концов, может же он потерпеть? Скоро, очень скоро говнистый терпкий дух его подъезда выветрится, и все войдет в нормальную, устоявшуюся, уютную колею. И Дариночка, его красивая, нежная Дариночка, снова станет самой собой.

— Подумаешь, разные! — вдруг сказал он вслух и решительно достал из кармана ключи. — Противоположности вообще — то притягиваются!

И с этой жизнеутверждающей мыслью Пименов шагнул в Даринкин подъезд.

— Стой, стой, стой, стой, стой, стой, стой! Эй! Добрыня! Или как тебя там! Дверь придержи! — услышал Иван из — за спины громкий, приближавшийся с невероятной скоростью нагловатый голос Даринкиного племянника.

Это мажорчик, размахивая пакетом и очень резво перепрыгивая через низкий палисадник, со всех ног бежал от арки к подъезду. Широкая улыбка ярко сияла на его довольной, тяжело дышавшей мордочке. Пименов напрягся: он как-то вообще не ладил с подростками. Он умел, если было нужно, быть предельно убедительным с местной шпаной: взять, например, за шиворот, спустить с лестницы, стукнуть аккуратно для приведения в чувство, дать ладонью по губам, останавливая поток матерной брани. Но что делать с будущим родственником, который при всей своей внешней воспитанности был существом явно безбашенным и аморальным, он не знал. Конечно, любую проблему могла решить Даринка. Сразу было видно, что племянник ее уважал и боялся, но, к сожалению, она недавно прислала Ване сообщение, что будет очень поздно, поэтому Пименов мысленно скривился, уговаривая держать себя в руках и не переборщить, если малолетний бытовушник что — нибудь устроит.

Но очаровательный бандит со взглядом ангелочка, чуть успокоив тяжелое дыхание, вежливой скороговоркой выдавал:

— Привет! Еле догнал! Уф! Не стой столбом, богатырь земли русской. Как там? Это… Напои, накорми, спасть уложи… Хи- хи! Что я сказал? Вот идиот! Не ты, Добрыня, идиот! Даринка нам даст обоим, если ты меня уложишь, вернее, хи- хи, если я тебя уложу… эээ… да не пугайся ты…в общем, не суть! Да нормальный я! Шучу! Неадекватно…Прости! Привычка! Дурное общество и все такое… Пойдем! А то я без обеда! А у нас ужин уже есть? Или нужно в магазин сгонять? Я запросто! Денег дашь? Побольше…

Пименов от такого потока информации немного оторопел. И даже не на шутку забеспокоился. Но так как мажорчик разговаривал преимущественно сам с собой, то Иван посмотрел на него сурово, но спокойно (что возьмешь с аморального типа?), потом вздохнул, буркнул что — то неопределенное, развернулся к парню спиной и стал подниматься по лестнице. Не ответил и денег, конечно, не дал. Но мажорчика сие поведение собеседника ничуть не расстроило, и он, вполне довольный, засеменил за ним, чему — то своему ухмыляясь.