Отец императоров. Книга 1. Дочь - повелительница Зари
Шрифт:
Лететь было красиво, познавательно и приятно, вот только падать - полная противоположность. Тут уж никакая мантия не могла охранить от жуткого удара и костедробящих сотрясений. Пришлось катиться по крупному и совсем негладкому булыжнику добрый десяток метров. Но и после полной остановки, отлёживаться было нельзя, вокруг вновь зацокали спуски арбалетных струн. Видимо ватага врагов была вооружена получше всей местной королевской армии. А значит и по третьей единице убийственного оружия, сидящие в засаде преступники, очень даже могли иметь в своём распоряжении.
Показательность полёта в воздухе состояла
А вот в этом мире люди изначально действовали безнаказанно. Оставалось только догадываться, как они узнали о поездке графа Ривьери и предполагать, что они ждали не только его, а и всю его семью. Причём едущую спокойно, по центральной улице и в открытой карете. Тогда бы их коварный план осуществился без всякого труда. Располагались враги шестью группами по пять человек совершенно открыто. Разве что прикрывались парапетами перил, цветочными клумбами, и несколькими монументами, коих было в полуразрушенном виде расставлено по площади предостаточно. Да и не так прикрывались, как просто удобно разложили на этих возвышения своё оружие и прикрыли его шляпами, плащами и холщовыми сумками. И отступать никто из них не собирался. Те, у кого уже не было взведённых арбалетов, выхватили мечи и бросились на вскочившего на ноги Загребного.
Но тот уже несколько секунд, как действовал всем своим магическим оружием Шабена. Причём с такой мощью и целенаправленностью, что пока оказался в кольце из шести мечников, вокруг истерически орало восемь годовалых младенцев и приседало от старости столько же дряхлых старцев. Ещё шестеро спало на булыжнике мертвецким сном, а вот последние два арбалетчика оказались самыми сообразительными. Они теперь во все лопатки улепётывали с площади, потому как сразу сообразила, что с таким Шабеном им не справиться никак.
Первый атакующий мечник седлал выпад и тут же дернулся от сильной боли, вспахавший его мозг. Да так и рухнул на камни, оставив в руках Семёна свой меч. Смертельный удар боли пришлось ещё применить только один, потому что слишком уж бойко следующий мечник набегал со спины. А дальше граф Ривьери положил оставшихся четырёх врагов словно на показательном турнире: четыре удара - четыре трупа. Даже добивать не пришлось. Сделав всё своим физическим умением, потому что сил Шабена ни осталось и крошки.
Зато тут же и самому пришлось побегать. Потому что с ужасом увидел, как его уникальное копьё подбирает с булыжной мостовой один из ранее сбежавших арбалетчиков. Видимо добыть это непонятное оружие, было им обязано прежде всего, и теперь прыткий воин вновь пытался набрать скорость.
Кляня себя в уме за такое разгильдяйство и умоляя судьбу не надоумить бегущего остановиться и метнуть копьё в своего преследователя, Семён пронёсся через всю площадь, пробежал целую улицу и только тогда расстояние между ним и бегущим стало резко сокращаться. Похоже, арбалетчик не выдержал такого интенсивного темпа. Или скорей всего понадеялся на близкую помощь: в конце улицы стоял пяток лошадей и на одной из них восседал закутанный в плащ
Осознав, что сообщник трусливо сбежал, арбалетчик стал останавливаться, сжимая копьё для последнего боя. Но и Загребной не стал испытывать судьбу, а мастерским броском посла меч вперед, словно короткое копьё. И только потом, пытаясь восстановить дыхание, подошёл к поверженному врагу. Труп. Но меч ещё может пригодиться. А уж копье было встречено чуть ли не с нежностью и благоговением и сжато левой рукой намертво.
Чуть поразмышляв, граф Ривьери осмотрел дома вдоль улицы, которые здесь были наполовину разрушены, затем без особого труда поймал одну из оставшихся лошадей и только тогда, спокойным шагом поехал на место недавней засады по его душу. Причём старался быть бдительным как никогда: все его силы Шабена так и не думали возвращаться или восстанавливаться. Поэтому следовало перестраховаться.
Как ни странно на площади уже вовсю орудовало два королевских гвардейца и с десяток городских жителей. Они со всей возможной для них интенсивностью вылавливали дряхлых старцев, которые расползались в стороны как тараканы и вязали тех арбалетчиков, которые только-только пытались вырваться из оков магического сна.
Один из гвардейцев, лишь только увидел Загребного, радостно заорал:
– Господин граф! Как здорово, что вы живы! Наш командир поскакал за подмогой, сейчас они прискачут, и мы собирались мчаться на ваши розыски. Правда, наши горожане успели рассказать мне, как вы ловко всех этих лазутчиков успокоили.
– А кто они такие?
– Семён с непонятной для себя брезгливостью оттолкнул ногой подползшего к нему младенца. Как ни дико это было видеть, но младенец со злобным рёвом попытался вцепиться ему в штанину зубами.
– Ах ты...! Во, даёт! И вправду помнит! Так кто они, местные?
Квадратные глаза гвардейца явно говорили о том, что и ему такие младенцы в жизни не встречались. Да и страх перед графом-Шабеном читался на его лице без всякого перевода. Но всё равно старался находиться рядом и выпячивать грудь при каждом ответе
– Ваша светлость, вроде они не наши, не городские. Но уже сегодня всё в тюрьме о себе расскажут.
– Ещё одному удалось сбежать вон в ту сторону. А по той улице, откуда я вернулся, сумел скрыться их соучастник, который сторожил лошадей.
– Понял, господин граф! Сразу же организуем погоню и поиски!
Загребной прошел еще несколько метров и остановился, рассматривая простреленное в нескольких местах тело старенького извозчика:
– А вот его жалко. Безвинно пострадал человек.... Вы уж постарайтесь разыскать его родню, помогу им обязательно.
– Будет сделано, ваша светлость. Какие ещё будут указания?
Но Загребной отошёл чуть в сторону, присел на край цветочной клумбы и молчал. Потому что слов не было: он чуть ли, не со слезами рассматривал своё измочаленное и лопнувшее по всем швам одеяние. Помимо этого костюм был порван по живому как минимум в двадцати местах и теперь напоминал собой жуткие лохмотья, которые и бомжи с Земли не захотели бы носить под угрозой смерти. От такого жалкого сравнения графу ничего больше не оставалось, как пробормотать: