Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия

Кошель Петр Агеевич

Наконец, пробили утреннюю зорю, и хотя еще не рассвело, но мы двинулись в путь...

На одну милю дальше, возле леса, мы остановились на большой привал. На этом самом месте ночевала перед тем часть артиллерии и кавалерии; там нашлось много лошадей, околевших и уже изрезанных, а еще больше живых, но полузамерзших; они давали себя убивать, не трогаясь с места: те же, которые пали от утомления и изнурения, были так заморожены, что их невозможно было разрубить на части. Я заметил за этот бедственный поход, что нас постоянно заставляли идти по возможности следом за кавалерией и артиллерией,

и что мы останавливались на их ночевках с расчетом, чтобы питаться лошадьми, оставленными ими.

Было часов около десяти: ночь стояла необыкновенно темная, и уже многие из нашего кружка, как и остальные части злополучной армии, расположившиеся в этой местности, стали забываться тяжелым, беспокойным сном, вследствие утомления и голода, у огня, который ежеминутно угасал, как и жизнь окружавших его людей; мы размышляли о завтрашнем дне, о прибытии в Смоленск, где, как нам обещали, должны окончиться наши мучения — ведь там мы найдем продовольствие и квартиры.

Я кончил свои жалкий ужин, состоявший из кусочка печенки от лошади, убитой нашими саперами, а вместо питья проглотил пригоршню снега. Маршал Мортье также съел печенки, зажаренной для него денщиком, но только он ел ее с куском сухаря и запил каплей водки; ужин, как видите, не особенно изысканный для маршала Франции, но и то было еще недурно при нашем злосчастном положении,

После ужина он вдруг спросил у часового, стоявшего опершись на ружье, у дверей риги, зачем он тут. Солдат отвечал, что он стоит на часах. «Для кого и для чего? — возразил маршал. — Ведь все равно это не помешает холоду и нужде вторгнуться сюда и терзать нас! Ступай лучше, займи место у огня». Немного погодя, он попросил у денщика чего-нибудь подложить себе под голову; ему подали чемодан, он завернулся в плащ и улегся.

Я собирался сделать то же самое, растянувшись не своей медвежьей шкуре, как вдруг нас переполошил какой-то странный шум; оказывается, северный ветер забушевал по лесу, поднимая снежную метель при 27-градусном морозе, так что люди не могли оставаться на местах. С криками бегали они по равнине, стараясь попасть туда, где виднелись огни, и этим облегчить свое положение; но их крутил снежный вихрь, и они не могли двигаться, или если все-таки порывались бежать, то спотыкались и падали, чтобы уже больше не подниматься. Несколько сот человек погибло таким образом; но много тысяч людей умирало, оставаясь на месте, они не надеялись ни на что лучшее. Что до нас, то нам посчастливилось — одна сторона риги была защищена от ветра; многие пришли, чтобы приютиться у нас, и таким образом избегнуть смерти.

Кстати расскажу по этому поводу об одном поступке самоотвержения, совершенном в эту бедственную ночь, когда все самые странные стихии ада, казалось, разъярились против нас.

В состав нашей армии входил принц Эмилий Гессен-Кассельский со своим войском. Его маленький корпус состоял из нескольких полков кавалерии и пехоты. Как и мы, он расположился на биваках, по правую сторону дороги, с остатками своих несчастных солдат, число которых сократилось до пяти или шести сот человек; в числе их

находилось приблизительно до полутораста драгун, но уже пеших, так как их лошади или пали, или были съедены. Эти храбрые воины, изнемогая от холода и не имея сил оставаться на месте в такую метель и непогоду, решили принести себя в жертву, чтобы спасти своего молодого принца, юношу лет двадцати, не больше, поставив его посередине, чтобы защитить от ветра и холода. Закутанные в свои длинные белые плащи, они всю ночь простояли на ногах, тесно прижимаясь друг к другу; на другое утро три четверти этих людей были мертвы и занесены снегом; та же участь постигла почти десять тысяч из разных корпусов.

Сержант Бургонь

СКАЗАНИЕ О 1812 ГОДЕ

Ветер гонит от востока

С воем снежные метели...

Дикой песнью злая вьюга

Заливается в пустыне...

По безлюдному простору,

Без ночлега, без привала,

Точно сонм теней, проходят

Славной армии остатки,

Егеря и гренадеры,

Кто окутан дамской шалью,

Кто церковною завесой, —

То в сугробах снежных вязнут,

То скользят, вразброд взбираясь

На подъем оледенелый...

Где пройдут — по всей дороге

Пушки брошены, лафеты;

Снег заносит трупы коней,

И людей, и колымаги,

Нагруженные добычей

Из святых московских храмов...

Посреди разбитой рати

Едет вождь ее, привыкший

К торжествам лишь да победам...

В пошевнях на жалких клячах,

Едет той же он дорогой,

Где прошел еще недавно

Полный гордости и славы,

К той загадочной столице

С золотыми куполами,

Где, казалось, совершится

В полном блеске чудный жребий

Повелителя вселенной,

Сокрушителя империй...

Где ж вы, пышные мечтанья!

Гордый замысел!.. Надежды

И глубокие расчеты

Прахом стали — и упорно

Ищет он всему разгадки,

Где и в чем его ошибка?

Все напрасно!..

И поник он, и, в дремоте,

Видит, как в приемном зале —

Незадолго до похода —

В Тюльери стоит ок гневный;

Венценосцев всей Европы