Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия

Кошель Петр Агеевич

Наконец показались старые гренадеры... За гренадерами следовало более 30 тысяч войска; почти все были с отмороженными руками и ногами, большею частью без оружия, так как они все равно не могли бы владеть им. Многие шли, опираясь на палки. Генералы, полковники, офицеры, солдаты, кавалеристы, пехотинцы всех национальностей, входящих в состав нашей армии, шли все вперемежку, закутанные в плащи, подпаленные, дырявые шубы, в куски сукна, в овчины, словом — во что попало, лишь бы как-нибудь защититься от стужи.

Шли они не ропща и не жалуясь, готовясь как могли к борьбе, если б неприятель стал противиться нашей переправе. Присутствие императора

воодушевляло нас и внушало доверие; он всегда умел находить новые способы, чтобы извлечь нас из беды. Это был все тот же великий гений, и как бы мы ни были несчастны, всюду с ним мы были уверены в победе.

Это множество людей на ходу оставляло за собой мертвых и умирающих. Мне пришлось подождать с час, пока прошла вся колонна. Дальше тянулась длинная вереница еще более жалких существ, следовавших машинально, на значительных промежутках. Эти шли, выбиваясь из последних сил, — им не суждено было даже перейти через Березину, от которой мы были так близко. Минуту спустя я увидал остатки молодой гвардии, стрелков, фланкеров и несколько волтижеров, спасшихся в Красном, когда полк, командуемый полковником Люроном, был на наших глазах смят и изрублен русскими кирасирами.

Эти полки, смешавшись, шли все-таки в порядке. За ними следовала артиллерия и несколько фургонов... Минуту спустя я увидал правую колонну, идущую двумя рядами по обе стороны дороги, чтобы присоединиться к левой фузильеров-егерей. Полковой адъютант, майор Рустан, первый увидавший меня, сказал: «Вы ли это, мой бедный Бургонь? Вас считали мертвым в арьергарде, а вы живы и впереди! Ну и прекрасно! Не встречали ли вы позади людей нашего полка?» Я отвечал, что трое суток я бродил с одним гренадером по лесу, чтобы не быть захваченным в плен русскими. Наконец подошла рота; я успел занять свое место на правом фланге, а товарищи еще не заметили меня; они шли, понурив головы и уставив глаза в землю, почти ничего не видя, до такой степени мороз и бивачный дым испортил им зрение. Узнав, что я вернулся, они подошли ко мне и засыпали меня вопросами, на которые я не в силах был отвечать, до того я был растроган, очутившись среди них, точно я вернулся в свою родную семью! Они говорили мне, что не постигают, как это я мог отстать от них, и что этого не случилось если б они вовремя заметили, что я болен и не могу следовать за ними. Окинув глазами роту, я увидал, что она еще значительно убыла. Капитана не было с ними: все пальцы на ногах у него отвалились. В настоящую минуту не знали, где он; говорят, он ехал на плохой кляче, с трудом добытой для него.

Двое моих друзей, Гранжье и Лебуд, видя, что я еле держусь на ногах, взяли меня под руки. Мы присоединились к фузильерам-егерям. Я не помню, чтобы когда-нибудь в жизни мне так сильно хотелось спать, но делать было нечего, приходилось маршировать дальше. Мои друзья убеждали меня подремать немного, пока они ведут меня под руки, и мы делали это по очереди, так как их тоже клонило ко сну. Несколько раз нам случалось останавливайся совсем, причем все трое спали. К счастью, в этот день холод значительно смягчился, иначе наш сон неминуемо перешел бы в смерть.

Сержант Бургонь

Из приказа адмирала П. В. Чичагова из Минска от 7 ноября 1812 года:

«Наполеонова армия в бегстве; виновник бедствий Европы с ней. Мы находимся на путях его. Легко быть может, что Всевышнему будет угодно прекратить гнев свой, предав его нам. Почему желаю, чтобы приметы сего человека были всем известны. Он росту малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы черные. Для вящей же надежности ловить и приводить ко мне всех малорослых. Я не говорю о награде за сего пленника. Известные щедроты монарха нашего за сие ответствуют».

Теряя

надежду

27 ноября . Всю ночь провел император, наблюдая за переходом войск, заставляя ускорять шествие и восстановливая на местах ежеминутно нарушаемый порядок. Когда ему приходилось хотя бы на короткое время удаляться, его заменял Мюрат, Бертье или Лористон.

Ночью Ней переправился через реку, утром Клапаред присоединился к нему на правом берегу.

Бесконечные переходы последних дней сделались гораздо затруднительней вследствие усилившегося холода, и слабые силы войска вновь подверглись испытанию, так что количество солдат все уменьшалось, а число беглецов прибавлялось. В ночь с 26-го на 27-е нужда обратила людей в варваров. Люди чуть не насмерть дрались за краюху хлеба, за щепотку муки, за кусок лошадиного мяса или за охапку соломы. Когда кто-нибудь, весь продрогший, хотел подойти к огню, его грубо отталкивали, говоря: «Пойди, сам тащи себе дров». Иной, страдая от жажды, тщетно вымаливал у товарища, который нес целое ведро воды, хоть один глоток, получая в ответ оскорбительные слова и отказ в самой грубой форме. И все это происходило между людьми порядочными, которые до сих пор питали друг к другу чувство искренней дружбы. Надо сказать правду, что этот поход (в чем заключался весь его ужас) убил в нас веру в человеческие чувства и вызвал пороки, каких в нас раньше не было!

Среди ночи мы должны были покинуть высоты Неманицы; большинство отставших, будучи слишком слабо, чтобы следовать за нами, разбежалось и принуждено было остаться, а потом уже присоединиться к дивизии Партоно. Эта дивизия должна была выйти из Дошницы и быть теперь следом за нами, на пути в Борисов...

В 1 час пополудни Наполеон, в сопровождении своего штаба, императорской гвардии, дивизионов Жирара и Денделя и корпуса Виктора, перешел мост и перенес главную квартиру в маленькую деревушку Занивки, лежащую среди леса, в одной миле от моста и поблизости от дороги на Борисов.

Благодаря тому, что эти войска вышли из расположенной налево от дороги деревни, многие хижины освободились, и в одной из них вице-король устроил свою главную квартиру, в остальных же постарался разместить оставшихся в полках солдат.

В 3 часа дня прибыл Даву и занял на возвышенностях ту позицию, которую мы только что покинули. Наши солдаты мирно отдыхали, как вдруг, около четырех часов дня, на дороге к Дубену появился отряд из корпуса Витгенштейна, с несколькими пушками позади, внезапно стал надвигаться на тяжелую артиллерию Виктора, стоявшую на равнине под нами. Мы бросились к оружию, и, кинувшись навстречу неприятелю, после короткой и сильной схватки, стоившей жизни многим храбрецам, мы победили... После этого мы возвратились в наши хижины, но они оказались занятыми толпой беглых, и только при помощи кулаков нам удалось отвоевать себе место для отдыха.

Во время этих споров наступила ночь.

Эта новая битва, а главное — далекое расстояние, в каком находилась от нас дивизия Партоно, сильно обеспокоили императора, который боялся за безопасность мостов. Он вернул на левый берег дивизию Жирара и поручил Виктору организовать, для охраны перехода, очередное дежурство и разослать по всем направлениям сторожевые пикета, во избежание всяких неожиданностей. Вице-король подошел уже близко и возвестил через своего штабного офицера, что 4-й корпус может перейти мост приблизительно около 8 часов вечера. Приказ этот не был объявлен во всех хижинах, так что многие по неведению, а другие по лени и беспечности остались.