Откровение Дионисия
Шрифт:
Тихо в лесу. Только слышно стрекотание каких-то пташек, да глухой топот лошадиных копыт.
… Но вот лес кончился, и дорога вышла на широкую и светлую луговину.
— Эх, то ли дело зимой, да на санях. Дорожка укатана. Ни рытвинки, ни колдобинки. И ехать гладко — одна отрада, — проговорил старший сын Дионисия Феодосий.
Дионисий окинул взором дорогу и лес.
— Так-то так, сыне, — сказал он. — Да только разве увидишь красоту такую. Глянь, сколько разного цвета… В лесу, на лугу, на небе… И света.
— Но и у зимы своя
— Что и говорить. Земля наша в любое время хороша. Не нами ведь сказано: «О, светло-светлая и украсно — украшенная земля русская! И многими красотами удивлена еси: озерами многими, реками и кладезями местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами чистыми, полями дивными, садами обильными, домами церковными и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими, честным народом православным. Всего еси исполнена земля русская. О! Православная вера христианская!»… Да ты сам погляди, Феодосий, — широко размахнул руками Дионисий.
Дорога, меж тем, вышла на высокий угор, с которого перед взором путников открылись вдруг широкие дали, высокое голубое небо с белыми облаками, крутой берег излучины реки.
— Господи!.. Как дивно-то!.. — произнес Феодосий.
— Красота, — согласился Дионисий. — Всякий раз при виде ее душа в радости пребывает, хотя я многие разные красоты видел.
— Далеко ли еще до обители Ферапонтовской?
— Под вечер будем там… А пока остановись, Владимир, — сказал Дионисий младшему сыну. — Пополдничаем тут. Распрягайте, а потом Володимир по воду, а ты, Феодосий по дрова. Я же все тут ладить почну.
Лошадей Владимир пустил на волю и с деревянными ведрами пошел к реке. Феодосий направился к лесу, а Дионисий, выбрав место для костра, поставил трехногий таган под котел.
Феодосий скоро воротился, неся в руках охапку хвороста и сухоподстоя.
— А где Володька? — спросил он отца. — Опять, поди, камушки на берегу ищет?
— Может и так… Тебе али худо от этого?
— Так ведь время идет. Обедать пора, а у нас еще и вода не поставлена…
— Успеем… Зато чую я, паря, что из Володимира ладный изограф выйдет. Чую, сердцем чую.
— А из меня, отче? — немного обиженно спросил Феодосий.
— Вы оба чада мои, — ответил Дионисий. — Ты постарше его и изограф из тебя, можно сказать, уже получился… Не обижайся, сыне, но у Володимира души к делу поболе будет… Да и помягче она у него, душа-то.
— А у меня, стало быть, душа худая?
— Да не худая, а другая. Разные вы… Но так и быть должно. Так по воле Божьей сделано, чтобы все люди разные были. Хотя и от одних отца и матери рождены… А тебе, Феодосий, жениться надо… Да, да… Вот придем на Москву и оженю тебя. Под венец, под венец тебе пора. Тогда и кровь успокоится и помыслы твои больше о трудах ради Господа будут, а не о земных страстях…
— Воля твоя, отче.
Феодосий наломал хворосту, разжег кресалом трут, а затем пучок сухой травы со мхом. Костер вскоре занялся, а из-под берега
— Вот, тятя, на берегу нашел, — поставив ведра, сказал Владимир и вытряхнул на землю из подола какие-то камни.
Дионисий взял один, потом другой, потер их друг о друга и, смочив руку водой, провел камнем по ладони.
— Вохристый камень, — сказал Дионисий, — таких, Володимир, в здешних местах великое множество. Особо на полях и по берегам озерным. Те поля после дождичка даже цвет свой меняют.
— А эти куда, тятя? — вопросил Владимир.
— Так береги, сыне. В деле сгодится. Вохры много надо будет натирать… давно мы не писали по свежим стенам. Не запамятовали, как надобно цвета составлять? А, Феодосий?
— Что ты, батя, — чуть даже обиженно отозвался старший сын, наливая воду в котел. — Да ты разбуди ночью и то скажу.
— Ну, ладно, — согласился Дионисий. — А ты, Володимир, не забыл на что вот эта самая вохра идет?
— Ежели надо празелень составлять темную.
— Так… И с чем смешать надо?
— К вохре надобно чернил добавить.
— Добро… Ну, а ежели празелень светлую составлять? Феодосий, ответствуй.
— Се дело не шибко хитро. Бери часть желти, да прибавь две сини, али три — вот и будет празелень светлая.
— Верно, — довольный Дионисий опять повернулся к Владимиру. — А теперь ты ответствуй: что пишут празеленью? Ведаешь?
— Ведаю, — кивнул тот. — Пишут рясы святых угодников, землю, дерева.
— А какие ты еще цвета помнишь? — не отставал от сына Дионисий.
— Лазорь, голубец, сурик, киноварь, черлень, брягиль, ражгирь, шижгирь, санкирь, рефть, дичь, ярь, — бойко протораторил Владимир.
— Ты гляди-ка, а! — воскликнул Дионисий. — Молодец, сыне! Даст Господь и ты будешь ладным изографом. А больше мне у Господа и простить нечего… Ну, а что сидим? Пора и кашу варить.
… Горел костер, кипело, булькая в котле, подвешенном на тагане, варево. Феодосий собирал прямо на зеленой траве у костра обеденный походный стол. Он разостлал широкую белую холстину, достал из берестяного туеска деревянные ложки, холстяной же мешок с хлебом, достав из сундука, подал отцу. Тот сам стал нарезать ломти.
… И вот в широкой деревянной мисе дышит паром, пахнущая дымком каша.
— Помолимся, — сказал Дионисий, когда все собрались вокруг скатерти.
Сыновья встали рядом с Дионисием на колени, и он первым осенил себя крестным знамением.
— «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволение», — проговорил Дионисий слова молитвы и осенил крестным знамением походный стол.
Все взяли ложки и Дионисий, постучав по краю мисы, разрешил начать трапезу. Только начали, а Владимир вдруг чего-то увидел.