Откровения знаменитостей
Шрифт:
Отец троих детей
— Александр Андреевич, почему из множества институтов вы выбрали МАИ? Хотелось стать конструктором летающих гигантов? Или вас притягивало небо?
— Когда начинаешь об этом размышлять, в голову лезет какая-то мифология. Наше с вами непринужденно-ироническое интервью утяжеляет мифология — ложь о самом себе. Если продолжать тонко и неизысканно лгать о себе, скажу: я не был технарем. Рос гуманитарием. Мама — архитектор, бабка тоже гуманитарный человек. Я был воспитан не на ревущих моторах. Но моей молодости досталось удивительное время, когда Советы рвались в небо, в космос, но космические
— Влюбился в авиацию. Получил диплом инженера в 61-м. А через два года оказался в Карелии лесником. Искал в лесах тишину, одиночество?
— Я устал от обилия, сверкания люстр в танцевальных залах, устал от офицеров, щелкающих каблуками на паркете перед цветником барышень. Тошнило от эпиграмм, от мадригалов.
— Да это просто лермонтовские впечатления! Вы тогда были еще не женаты?
— В Карелию я убежал от жены.
— Вы меня озадачили. От первой жены?
— И от последней.
Бывший лесник просто поиграл словами: у него жена одна на всю жизнь. Людмила — его спасающая тишина, его ангел-хранитель и вдохновительница на всё доброе.
— Зная ваш гороскоп, я убеждена, что вы однолюб. Рада, что не ошиблась.
— Абсолютный однолюб! (Входит в самоиронию.) Я даже не человек — монумент, памятник, который любит другой памятник. У нас прекрасная семья, масса внуков, даже не берусь сосчитать. Но точно восемь есть. Когда они приезжают ко мне, растекаются как ртуть. Я пытаюсь всех поймать сачком. Только поймаю пятерых, остальные убегают. Сколько радости нам всем. Меня в них всё трогает, поражает.
— Кем стали ваши сыновья?
— Прежде всего моими детьми. Работают оба у меня в газете. Один пишет, второй — фотографирует. Дочка воспитывает некоторую часть моих внуков.
— Разглядываю ваш дом в дачном поселке — потемневшая вагонка потолка явно еще советского производства. Вы его строили сами?
— Мы его купили, а потом что-то ремонтировали.
Сумасшедший темперамент
— Александр Андреевич, как полезно с вами общаться в домашней обстановке. Но на экране, во всяких дуэлях и идейных схватках, в атмосфере разговорного балагана, вы бываете невыносимым монстром со следами хронической усталости. А дома вы помолодели на полусотню лет.
— Так оно и есть. Мне осточертели эти политические комментаторы. Как приятно побеседовать с очаровательной дамой, с умной, тонкой собеседницей, очень доверчивым и наивным человеком.
— К счастью, наивность не утратила.
— Видите, я ею не пользуюсь.
— Алаверды: вы отважный спорщик, редко кому удается вас положить на лопатки. В публичных схватках от вас исходит совершенно реактивная энергетика. С годами она не теряет своей взрывной силы. Где вы эту энергию черпаете?
— Это допинги, допинги. Когда я иду на телевидение, я колюсь.
— Проханов,
— (Улыбается.) А в антрактах импресарио вручает мне «косячок».
— Что заставляет вас наговаривать на себя, приписывать себе всё, чем больна изрядная часть сегодняшней молодежи?
— Потому и впадаю в некий раж, взрываюсь и кричу, что ясно вижу, как на мою страну, на мой город, на дом мой нападают гадкие муравьи. Они ползут тучами, по полям, по лесам, заполняют мои храмы, и это видение бросает меня в состояние аффекта. Ведь я сражался, например, не с Михаилом Веллером — однажды нас свела дуэль у Соловьева, и я, кажется, поколотил его немного, он как бы вынужден был мне уступить, отдать свою шпагу. Я тут же вернул ему эту шпагу. И в награду передал ему свою, — сочинил Проханов еще один миф. И тут же подошел к письменному столу. — Полно у меня оружия, кстати.
— Не верим. Покажите.
— (Вытаскивает сверкающую шашку.) Этот меч мне подарил солдат в Трептов-парке, в Берлине. Этим мечом солдат разрубил свастику.
— Природа наделила вас сумасшедшим темпераментом. В споре с противником, разгоняясь, вы производите впечатление неадекватного человека. В интервью с Дмитрием Быковым разразились целой тирадой о себе: дескать, ваши соавторы, то есть лирические герои, — «оба сумасшедшие, и я поддерживаю в них огонь безумия». Это суждение провокационно. Вы знаете, что вслед за вами с легкостью это образное признание повторяют на полном серьезе?
— Ну и пусть. От моего крика все эти белые боровики, свинушки разбегаются.
— Вы их обличье знаете?
— Конечно. Врагов надо знать в лицо. Одно время я к грибовидным особям относил Ирину Хакамаду.
— Да что с вами? Она такая красивая, элегантная, добродетельная женщина.
— Она, ну, благоухающий гриб на тонкой ножке — вторую в азарте поджимает. Такая элегантная цапля. Она серьезно вызывает у меня чувство протеста.
— Протест естествен — у вас разные идеологии.
— Лишь раз только на пароходе по Волге мы с ней примостились на один шезлонг. Это был краткий миг нашего уединения, братания. А всё остальное время мы антагонисты.
— После политических баталий вы долго приходите в себя?
— Долго. Целых 30 секунд. Мне они необходимы для полного покоя и одиночества.
— А потом отправляетесь домой поужинать?
— Нет, лечу на следующий ринг. В день иногда целых три бывает. После нашей с вами веселой разминки я бегу на «Эхо».
— С Ольгой Бычковой? Она из наших, из «МК».
— Да? Она умеет выгрызть печень.
— Кстати, как вы относитесь к Прикованному Прометею?
— Как орел к его печени.
— Хотели бы тоже поклевать?
— Ну зачем он дал огонь людям? Он же уворовал этот огонь. Значит, он отвратительный вор.
— Не только Эсхил, но и Гете, и Байрон воспели его как символ человечества, освобождающегося от своего бессилия перед тайнами природы. Он гордо переносит муки, не теряя достоинства.