Откровения знаменитостей
Шрифт:
— Генрих, вы богаты друзьями. И среди них — Василий Аксенов. — В 80-м году, когда Вася собирался в творческую командировку в США, он предчувствовал, что уезжает совсем. Он мне тогда сказал: «Если за ближайшие два года в Союзе произойдут кардинальные изменения к лучшему, вернемся». 30 июня я помогал ему в Переделкине укладывать книги и уговаривал задержаться — приближались Олимпийские игры. Он шутил: «Ничего — в 84-м посмотрим их в Лос-Анджелесе». Уехал, присылал поздравительные открытки. Но потом, когда их с Майей лишили гражданства, в открыточке он мне написал, что больше писать не будет, —
На своей книжке «Скажи изюм» Аксенов написал: «Генриху Шнейнбергу, который по дороге с Камчатки через Сахалин в петербургском экипаже посетил Нашингтон. Дружески. В честь общих наших вулканов. 14 июля, 1989 год».
— Вас с Бродским связывала не поэзия, а большая дружба. Но я не нашла в его томах посвященного вам стихотворения. — Когда приезжал с Камчатки в Ленинград, мы встречались часто. Однажды он сказал: «Я тут написал замечательный стишок. Послушай: если понравится, посвящу тебе». Прочел «Дебют». Действительно прекрасное стихотворение. (Читает наизусть.) Обычно посвященное стихотворение как-то соотносится с тем, кому оно посвящено. Здесь этого не было. И я сказал об этом Иосифу. И «Дебют» остался без посвящения.
Но на книгах, подаренных Генриху, есть несколько замечательных посвящений. На «Стансах к Августе. Стихи к М.Б.» читаем: «Генриху Штейнбергу. Пока ты занимался лавой, / я путался с одной шалавой. / Дарю тебе, герой Камчатки, / той путаницы отпечатки. / Иосиф Бродский. 18 июля 89 г.». Генрих был у него в Нью-Йорке в обеих квартирах в разные годы.
— Вы заметили перемены в Иосифе?
— Внешне он, конечно, переменился. Я прилетел, позвонил. Он объяснил, как его найти. Приехал я на Мортон-стрит. Поднялся по лестнице, звоню. Дверь не открывают. Когда я позвонил третий раз, вдруг откуда-то снизу раздается: «Заходи». Потом догадался, спустился вниз и рядом с лестницей увидел узенький проход. Вхожу. Иосиф держит руку под козырек и говорит: «Ты вполне узнаваем». — «Ты тоже».
Сначала отвезли его «мерседес» в русский автосервис, и целый день гуляли с ним по Нью-Йорку. Оглядел он меня критически и спросил: «Ты куда едешь?» — «В Аризону, на геологический конгресс». Иосиф заметил: «Там же сейчас 40 градусов. Пошли в магазин». Он купил мне костюм — светлый, легкий. Что надо! Пошли в ресторанчик, потом зашли в сервис и на его «мерсе» вернулись к нему. У него в садике посидели за столиком. Хорошо поговорили, а потом поднялись ужинать на третий этаж, к его соседке, тоже писательнице Маше Воробьевой. Тогда Иосиф еще не был женат. Всех и меня интересовало, приедет ли он в Россию. Он сказал: «Незаметно туда не приедешь, а официоз мне не нужен. Да, собственно, чего возвращаться? Посмотреть на пепелище?»
— О чем он спрашивал вас?
— Иосиф, человек любознательный, интересовался вулканами, самолетами, спортом.
— Вы общались с ним по дороге на вулкан в 92-м?
— Тогда в Никарагуа было извержение Сьеро-Негро. Я летел руководителем группы вулканологов от МЧС. Летели с пересадкой в Майами. В терминале набрал его номер. Иосиф ответил, а в конце разговора сказал: «Ты там только никуда не лезь. А когда все кончится, позвони». Нашей работой на вулкане все были довольны. Еще
В 94-м, в мае, я прилетел в Нью-Йорк с моей последней женой Мариной. И вновь Иосиф одел и меня, и ее. Ему это доставляло удовольствие. Мы с ним общались так непосредственно, будто и не расставались. Долго ходили по городу, и к семи вернулись домой — посмотреть на его дочку Анну, пока ее не уложила спать Мария, жена Иосифа.
— Марина и Мария — две женщины в его судьбе.
— Обе красивые. Марии было, наверно, 27–28 лет. Молчаливая, сдержанная. Она стала укладывать дочь, а мы пошли наверх читать стихи.
Иосиф подарил Генриху новые книги и подписал. На книжке «Часть речи» текст: «Милому моему Генриху небольшое словоизвержение от Иосифа Бродского». На другой — еще одна надпись: «Вулканологу от волконолога — милому Генне от симпатичного Иосифа». И еще: «Генриху Штейнбергу, смотрящему в огонь. С любовью Иосиф Бродский». На сборнике «Мрамор»: «Дорогому Генриху. Прочтите эту пьесу, сэр, она — отрыжка СССР. 1989 г. Нью-Йорк». В последнюю нашу встречу вечером он попросил меня спуститься вниз за сигаретами: «Если я пойду, Мария догадается, что я опять собираюсь курить». Он всегда много курил. И, видимо, Мария за этим следила.
— Со стороны он мог казаться мизантропом.
— Иосиф был человек веселый, легкий. Я его попросил: «Дай посмотреть на нобелевскую медаль». Вошли в его рабочую комнату, и он вытащил медаль из ящика стола и пошутил: «Видишь, на черный день». Но нобелевская медаль не производит впечатления золотой.
— Дома как он одевался?
— Вот как я сейчас — легкие штаны или джинсы, какая-то майка. Он пошутил над тем, что ему пришлось однажды облачиться во фрак.
Генрих достает маленький альбомчик фотографий, снятых на похоронах Иосифа. И рассказывает, как все это было. Приехали Барышников, Алешковский, Рейн с Надей, Кушнер, Генрих и Александр Штейнберги, писательница Людмила Штерн.
— Гроб стоял в похоронном доме — с понедельника до четверга. С утра мы собирались. Фотографировать было запрещено. Потом шли в «Русский самовар», где три дня шли непрерывные поминки, а вечерами собирались там же, между Пятой и Бродвеем. Когда-то «Самовар» открыл наш друг Рома Каплан, а помогли ему создать Иосиф и Михаил Барышников.
— Как себя вела вдова по отношению к русским друзьям Иосифа?
— В те печальные дни заметил, что вдова Иосифа держится отчужденно. Похороны взяли на себя ее итальянские родственники. Когда повезли гроб Бродского в склеп, то не позволили сопровождать его даже Барышникову.
— До вас доходит информация, где сейчас Мария с Анной?
— Она вернулась в Италию. Живет в Милане. Говорят открыла кафе.