Откровения знаменитостей
Шрифт:
— Нет. Все делаю по книжке, с точными расчетами, с хорошим инструментом. Материал выбираю очень качественный. Мои гости не верят, что я сам довожу дом до совершенства. Каждые выходные к нам обязательно кто-то приезжает — то мои друзья, то приятели сыновей. Приезжала однажды итальянка Бьянка — она переводит для издательства «Воланд» мои рассказы. Ее поразило, что моя теща превратила участок в ботанический сад — там невообразимые розы, клематисы. Ахнула Бьянка: «Я-то думала, что в России только елки и березы растут. А у вас же просто юг…»
— У вас есть машина?
— Вождение
— Свои?
— Зачем? Машины знакомых или взятых напрокат. В Италии мы много ездили — 300 000 километров накатали. За рулем, под ритм быстрой музыки, в тебе самом включается какое-то строгое устройство — все выполнять по правилам вождения. Эта подчиненность строгим правилам дает мне покой.
— Какие машины были у итальянского лауреата?
— У меня чередуются русские машины с иномарками. Сейчас у меня русская. До этого мой «Сааб-900» меня достал своей дороговизной. Очень дорого его обслуживать. Эта дороговизна не компенсируется его красотой. Но скажу — лучше этой машины у меня не было. Но я вынужден был этот «сааб» продать — слишком разорителен ремонт. Купил русскую двенадцатую модель. Она лучшая из «Жигулей».
— Писатель «мистического реализма» как-то реагирует на русскую чернуху — в политике и в экономике?
— Всегда и при всех правительствах я был аполитичным. На злободневные политические и скандальные конфликты смотрю слегка отстраненно.
— Кто ваши друзья?
— Не верю в дружбу в литературном мире. Люди искусства почти все эгоцентричны. У меня есть друг со школьных времен, Василий-психолог, работает сейчас в Академии наук. Убежден, самая крепкая дружба — это университетская, институтская.
— Владислав, вы носите явно католический медальон Божией Матери.
— В Падуе, в соборе Святого Антония, я купил этот католический медальон. Я православный христианин. В Италии ходил молиться в католические соборы. В России хожу в православные церкви. Какие-то расхождения между ними меня лично не занимают. Нужно верить и обращаться прямо к Богу. В религиозном отношении я, наверное, космополит, экуменист.
— Как вы рискнули создать свою Гоголиану, когда изданы блестящие книги Игоря Золотусского и Юрия Манна? На ваш взгляд, бессмертная душа Гоголя как-то среагировала на ваши фантазии?
— Сначала все шло достаточно радужно. Желание писать о Гоголе возникло у меня в Италии. И когда в Москве я уже написал большую часть своих эссе, мы вновь поехали с женой в Рим. Я не раз бывал у дверей дома, где жил Гоголь. А тут мы с женой рискнули позвонить в любую квартиру этого дома. Подходим почти вплотную, и я внезапно ощутил приступ дурноты, обморочности. Состояние, похожее на то, что бывало у самого Гоголя, что он называл обмиранием. Как следствие вегетососудистой дистонии у него бывали приступы «панической атаки». Гоголь не был сумасшедшим,
— Жена заметила?
— Естественно. Она непримиримо сказала: «Заканчивай со своей Гоголианой, пока цел!» И я в Москве дописал свой последний опасный сюжет — и все! Хотя намеревался прикоснуться к теме «Гоголь и болезнь». И теперь считаю: Гоголь запретил мне касаться этой проблемы, а ведь у меня уже написались рядом с его именем слова «…и воздух», «…и ад», «…и рай». И даже «Гоголь и призрак точки».
Исследовательское чутье и прозорливая догадка Владислава Отрошенко отправляют его перо к судьбам замечательных людей. Десять лет назад он издал повесть «Веди меня, слепец» о драматурге Сухово-Кобылине, богатом русском дворянине, обвиненном в убийстве. Вещь, основанная на документах судебного дела об убийстве француженки, любовницы барина, Луизы Симон-Деманш, сочетает в себе разные жанры: это и детектив, и психологическая повесть, и поэтическая песнь во славу любви. Есть у Отрошенко свой парадоксальный взгляд на древнего Овидия.
— Еще с университетских лет я полюбил Овидия. О нем нам читал Михаил Леонович Гаспаров, не только исследователь, но и переводчик «Метаморфоз» Овидия. Гаспаров — большой знаток античной поэзии. Таких блистательных ученых почти не осталось. Сюжет моего эссе родился моментально после чтения стихов Овидия. Он описывает городок Томы в Румынии, сейчас он называется Констанца. Это черноморский порт с очень мягким климатом, где Овидий якобы пребывал в ссылке. Овидий рисует в стихах совершенно иной — холодный, даже мерзлый — мир, людей с сосульками в бородах. Там морозы такие, что вино замерзает в кувшинах. Если бы Август сослал Овидия куда-нибудь в Подмосковье, все написанное поэтом можно было бы принять как факт его пребывания на чужбине.
— Значит, Овидия кто-то ввел в заблуждение?
— В его время вышла «География» Страбона. И, по-видимому, Овидий описание своей ссылки заимствовал у Страбона. Отсюда моя уверенность: на этом Черноморском побережье Овидий никогда не был. Но я защищаю его «Письма с Понта», несправедливо обруганные советскими исследователями в шеститомной «Истории мировой литературы», названные «порождением старческого пессимизма». Я считаю, что эти сочинения Овидия гениальны. Это первая мистификация в мировой литературе.
— Как отнесся Гаспаров к вашей фантасмагории?
— Я позвонил Михаилу Леоновичу, изложил основные положения своего эссе. Он ведь и сам обнаружил, что никаких исторических фактов пребывания Овидия в ссылке на Черном море нет, кроме собственных его писем и стихов. Если бы такая ссылка поэта была реально, то о ней обязательно упомянул бы Светоний. Гаспаров признал мои фантазии достаточно убедительными.
16 мая 2006 г.