Открытие медлительности

Надольный Стен

Джон был почти готов согласиться в этом с мистером Бизли.

— История, если подходить к ней серьезно, относится к области явлений неопределенных, тогда как всякая картина представляет собою нечто вполне определенное.

Утверждения, содержащие в себе противопоставление, звучат всегда, особенно в первый момент, достаточно убедительно, во всяком случае такое впечатление они неизменно производили на Джона. Но Джон не собирался так просто сдаваться: он продолжал гнуть свою линию и все твердил об улучшении человека посредством положительных примеров.

—

Улучшение человека! Улучшить человека могут только три вещи: изучение прошлого, здоровый образ жизни, а в случае болезни — лекарства. Все остальное это только так, политика или развлечение.

Джону стало ясно, что он для аптекаря не авторитет и ничего не выйдет. А что, если рассказать ему о Северном полюсе? Но он уже заранее предвидел, какого рода ответ получит, и потому решил ограничиться рассказом о себе самом. Бизли был доволен и слушал его с отеческим вниманием.

— Умение действовать медленно — неоценимое достоинство для того, кто занимается историей. Исследователь замедляет стремительные события прошедших времен до тех пор, пока его разум не постигнет их во всей полноте. И тогда он сможет указать самому прыткому королю, как тому следовало бы действовать на поле сражения.

Джон озадачился. Он шутит или все-таки нет? Вообще в нем было что-то такое смутное и странное, будто он был не от мира сего.

Но уже очень скоро все стало по-другому. Аптекарь вдруг вошел в такой раж и говорил так искренне, что Джон снова успокоился, сочтя его человеком вполне порядочным и достойным.

— Совсем недалеко отсюда, трех миль не будет! Англичане бились с англичанами! Их кости и поныне можно обнаружить на поле возле Уинсби, особенно весною, когда начинают пахать. И ведь что интересно, там растут совсем не такие цветы, как везде! Вот об этом чувстве я и говорю, мистер Франклин! Знать, что происходило на протяжении столетий на одном клочке земли! Это расширяет кругозор и раздвигает рамки личности!

Джон понял теперь, что занимает аптекаря на самом деле, и он проникся к нему уважением.

— Широта горизонта, — изрек Бизли, — это высшее, что может достичь человек.

Джон попытался представить себе это с точки зрения сферической тригонометрии, но Бизли уже давно рассказывал о другом.

— Я составляю историю Линкольншира. Меня интересуют главным образом истории дворянских родов, — пояснил он. — Работы много: разбираться с генеалогией, читать хроники, проверять имущественные акты, проникаться благородным духом. Идите ко мне в помощники!

Бизли говорил так энергично, что казалось, будто подбородок у него все время скачет, как мышь, попавшаяся в мышеловку. Это мешало слушать. Джон замялся с ответом.

— История — это соприкосновение с великим и непреходящим. Она позволяет нам возвыситься над временем, — продолжал аптекарь.

— Я все-таки моряк, — возразил Джон, помедлив.

— И где же ваше судно?

Джон задумался. Не часто медлительность считается добродетелью. Возвыситься над временем — тоже звучало весьма соблазнительно.

Вот только доходов это никаких не сулило.

С течением времени, однако, Джон прочувствовал, что значит быть безработным и ощущать собственную ненужность. Он никогда не думал, что будет когда-нибудь скучать и маяться от безделья. Он ждал, но это ожидание было совсем другим, не то, что прежде: теперь у него была профессия и была цель, однако его дела не двигались с мертвой точки! Он не уставал писать в Лондон, в ответ же приходили ничего не значащие слова ободрения и никакой реакции по существу.

Способности, не находящие применения, превращаются в ничто. Они перестают существовать. А что, если их уже никогда не удастся выманить на свет божий?

Чтение только возбуждало жажду деятельности, вместо того чтобы отвлекать. К чему тогда все эти годы в море, к чему было учиться управлять своим телом, заставляя его подчиняться голове? Он стал хорошим офицером, он полон сил, как никогда, и что же, ничего больше не будет? Получать половинное жалованье означало не просто получать половину того, что у тебя было, это означало жить в оторванной пустоте, от которой становилось жутко, особенно по ночам, когда он лежал без сна как живой, печальный листоверт.

О Флоре Рид, вдове священника, говорили, будто она радикалка. У нее имелось сочинение Роберта Оуэна «Новый взгляд на общество», и в спорах с аптекарем она частенько цитировала оттуда.

Джон встретился с миссис Рид в «Бойцовых петухах» в Хорнкасле и провел в ее обществе несколько часов. Она оказалась дамой приятной и учтивой. Только вот разбирать, что она говорит, доставляло немало труда.

Живыми картинами она тоже не вдохновилась, ибо полагала, что голод и нужда доступны пониманию и без особых вспомогательных средств.

— Есть простые общие истины, понятные всем, кто умеет слушать и читать. А кто не умеет, тому, мистер Франклин, и ваш аппарат ничем не поможет.

Что-то в этом суждении было нелогичным.

Тут она прервалась и заказала слабое пиво и печенье к нему. Джон был рад образовавшейся паузе, уж слишком ему приходилось напрягаться, слушая речи вдовы. Миссис Рид отличалась тихим голосом, и даже в запале она его не повышала, а только начинала сильнее пришепетывать. Волосы у нее были черные, гладкие, и во всем облике была какая-то мягкость. Только глаза ее вспыхивали огнем, когда им чудилась опасность.

— Широкий горизонт? Это Бизли такое сказал? Подозреваю, что он, как всегда, перешел от своих трав к рассуждениям об истории. Мистер Франклин, горизонт не имеет шири, он всегда перед нами, а не где-то там, позади нас! Горизонт всегда там, куда движется человек, верно я говорю?

Джон мог бы ей возразить, он все-таки был моряком, но ему не хотелось обижать миссис Рид. Тем более что она уже перешла к другой теме:

— А эти пошлины на зерно?! Во Франции нынче был урожай, у них амбары ломятся, ведь они могли бы поделиться своими излишками! И тогда никому бы не пришлось голодать!