Открытие медлительности
Шрифт:
Строптивых или ленивых на судне не было. Джон уже приготовился к тому, что рано или поздно ему придется вынести взыскание, но пока ничего подобного не предвиделось. Когда-то давным-давно кто-то придумал, что все капитаны должны вести штрафной журнал. Джон каждый вечер открывал свой кондуит и делал следующую запись: «Сегодня никаких нареканий».
С Джорджем Беком он пока еще не разобрался, или, точнее, он пока еще не разобрался с самим собой в том, что касается Бека. Тут оставалась какая-то боязнь, неловкость, настороженность. Хотя никаких оснований для этого, во всяком случае по служебной части, не было.
Джон решил не ломать себе голову. Лучше вообще ничего не понимать, чем понимать неправильно. Как знать, может,
Некоторая настороженность все-таки осталась.
Теперь у него хватало духу, не смущаясь, требовать повторений, осаждать нетерпеливых, заставлять остальных приспосабливаться к его скорости всем во благо: «Я медлительный и прошу вас с этим считаться!» Он сказал так Беку, весьма учтиво, и с тех пор Бек докладывает вполне сносно. Человек за бортом, пожар? Это еще не повод, чтобы проглатывать целые слоги. Важно, чтобы капитан понимал где, что и когда. Сумятица опаснее, чем любое бедствие, а сумятица в голове капитана тем более, это они выучили.
Терпение и упорство. Он обходился без сна, он снова заучивал слова и выражения, как в былые времена, когда был юнгой. Начальные фразы приказаний: «Мистер Бичи, будьте так любезны и распорядитесь, чтобы…», «Мистер Бек, не соблаговолите ли…», «Керби, немедленно займитесь…»
Джон вспомнил о своем застывшем взгляде. Он был опасен и оставался таковым. Но если этот взгляд использовать совсем в других условиях, не на войне, и к тому же крайне редко, тогда он уже будет служить не рабской проворности, а способствовать проявлению моментальной силы, необходимой иногда хорошему начальнику, который в целом отдает предпочтение изучению отдельных деталей, а также мечтаниям. Отныне медлительность будет в почете, а быстрота пойдет ей в услужение. В умении охватывать все одним взглядом нет ничего хорошего, один взгляд слишком многое упускает. Требование сохранять присутствие духа, возведенное в общее правило, вредно, ибо этот дух отвлекает от собственно присутствия и мешает видеть и оценивать должным образом настоящее. Джон решил поставить на рассеянное отсутствие и был уверен, что сделал правильный выбор. У него созрела мысль разработать собственную систему, по которой можно было бы жить и водить суда.
А вдруг с него, Джона Франклина, начнется новая эра? 74°25'. Они были уже на уровне Медвежьего острова.
Едва они миновали 75° северной широты, пошел снег. Джон высунулся из каюты и потянул воздух носом. Вся палуба была покрыта белой порошей. Точно так же пахло, когда он впервые в своей жизни увидел снег. Он потихоньку огляделся, выбрался наружу и принялся кружить неуклюжим медведем, разглядывая с любопытством свои следы. Он чувствовал себя таким молодым, что это нужно было сразу обдумать: может быть, он действительно был молодым! «С чего я взял, что мои тридцать — те же тридцать, что и у других людей? Если я отстаю, как часы, то, стало быть, на круг у меня уходит больше времени. Значит, мне не тридцать, а, допустим, только еще двадцать». Он резко оборвал свой медвежий танец, когда заметил, что мичман Бек смотрит на него с грот-мачты строго и даже почти осуждающе. Он хотел проигнорировать его, но не мог не посмотреть на свои следы глазами Бека и представил себе собственные движения. Он невольно рассмеялся и снова взглянул на Бека. Тот тоже рассмеялся, обнажив ряд белых зубов. Приглядный парень.
— Какой чудесный снег, сэр!
Нет, в его словах как будто не слышится никакой иронии. И все же, и все же! Джон нахмурился по - капитански, резко отвернулся и пошагал, несколько растревоженный, к себе в каюту.
Может, это и есть полярный магнетизм? Вот только как его измерить?
Наступили настоящие холода. Все снасти обледенели, бегучий такелаж так задубел на морозе, что ничем уже не отличался от стоячего. Вахтенным
Он изучал снег и, ввиду отсутствия противоправных действий, заносил свои наблюдения, касающиеся разных видов снежинок, в штрафной журнал. «Снежинки имеют по преимуществу шестиугольную форму». В конце концов, их экспедиция преследует исследовательские цели. Хотел бы он посмотреть на лица адмиралов, когда сей кондуит после долгого путешествия по городам и весям Святой Руси попадет им в руки.
Впервые парусники шли среди плавучих льдов, и слышно было, как льдины шаркают по бортам и рассыпаются с легким звоном в мелкую крошку.
Никто не хотел идти спать. Никак было не свыкнуться с мыслью, что это ночь, раз так светло. Низкое солнце светило прямо на белые паруса, лед сверкал, переливаясь, словно груды алмазов на фоне изумрудных фотов, а вот возник целый город, весь состоящий из причудливых фигур. Здесь вполне можно было обходиться без всяких морских команд: они двигались от «церкви» к «крепости», а затем брали курс на «мост» за «пещерой». Под водой тоже был лед, он шел сплошным слоем и отражал свет. Море было все в белом, и в светящемся молоке плавали тюлени.
Вся команда висела на вантах и смотрела на искрящуюся массу, которая толклась в кильватере позади судна, безнадежно пытаясь его догнать. К полуночи солнце село, красное, странной формы, будто гигантский банан. Впрочем, оно даже толком не село, а только так, скрылось для виду, окунулось в воду и тут же вынырнуло на просушку.
Бичи сказал:
— Все, конечно, замечательно, только как нам загнать их спать?
Это был бесконечный вечер, его бесконечность отражалась в небесах, и длинные невиданные тени ложились на землю, клубился туман, поднимаясь кверху и превращаясь тут же в красноватые облака, от которых менялись все краски до самого горизонта.
Джон разглядывал лед, изучал его формы и пытался понять, что они означают. Получалось, что море все-таки может превзойти самое себя, опираясь при этом только на свои собственные силы. Доказательства вот они, перед глазами. Здесь он нашел то, что составляло смысл его грез.
Часами сидел он, зарисовывая различные формы айсбергов в штрафной журнал. Каждый рисунок сопровождался подробной цветовой характеристикой: «Слева зеленое, справа красное, по прошествии десяти минут наоборот». Он пытался как-то обозначить то, что видел, но у него плохо получалось. Это была скорее музыка, которую нужно было бы записать нотными знаками. Ребристое море, играя, держало ледяные фигуры как такт, а сами они, словно звуки, несли в себе гармонию, которой не мешали ни их трещины, ни их развалистость. Они излучали покой и безвременность и потому не могли быть уродливыми. Здесь все дышало миром. Где-то там далеко, на юге, человечество пеклось о нужде человечества. В Лондоне над всеми властвовало время и каждый был обязан ему подчиняться.
Миновали 81° северной широты, льды стали больше похожи на мощные плиты, из которых образовывались целые острова. В конце концов наступил момент, когда «Трент», при полном ветре, встал и не двигался с места.
— Почему стоим? — крикнул Рид, глядя наверх, а через несколько минут на палубу спустился маат Керби и задал тот же вопрос:
— Почему стоим?
От томительного ожидания экипажем овладело беспокойство. Хотя никаких оснований, решительно никаких, для этого не было и можно было спокойно продолжать ждать. Ведь не исключено, что суда дрейфуют вместе со льдами, причем в нужном направлении. Но с «Доротеи» уже поступил сигнал. Приказ Бьюкена: «Колоть лед, тянуть суда вручную!»