Открытый счет
Шрифт:
Главы трёх держав объявили всему миру, что целью их является уничтожение германского милитаризма и нацизма. Что они распустят все германские вооружённые силы и уничтожат генеральный штаб. Что они подвергнут всех преступников войны справедливому и быстрому наказанию. Что они сотрут с лица земли нацистскую партию, нацистские законы, организации и учреждения.
В репродукторе послышалось бульканье воды, наливаемой в стакан, это диктор в паузе, должно быть, сам волнуясь, отпил несколько глотков.
В столовой негромко гудели голоса, офицеры обменивались первыми
— Сроки — будь здоров! — сказал Самсонов.
Кто-то добавил:
— Успеем ли уложить Гитлера в могилу?
— Мирная конференция в апреле.
— А сейчас уже февраль, — напомнил Самсонов.
— Да, осталось немного — взять Германию. А это — орешек! — сказал Зубов.
…Голос Левитана, только ещё более громкий, слышался и на шоссе. Внезапно пошёл густой снег. Крупные хлопья быстро побелили чёрный раструб репродуктора, висевший на высокой сосне и уже не отличимый от снеговых наростов на ветвях. И казалось, что это сам лес многоголосым, помноженным на эхо грозным гулом повторяет: «Капитуляция. Капитуляция!..»
…В Минск приехали ночью. Остановились где-то на окраине и остаток ночи проспали в машине.
Руины Минска произвели на Сергея тяжёлое впечатление. Когда же к вечеру второго дня пути въезжали в Варшаву, увиденное в Минске потускнело перед новым каменным адом, в который руками немцев был превращён город.
Гитлер приказал Варшаву «сбрить» с лица земли. Зубов сказал, что так и было написано в приказе: «поляков нельзя ни убедить, ни сломить, поэтому сбрить Варшаву». И её сбривали.
Города не существовало. Лишь по некоторым улицам — Маршалковской, Краковскому предместью — могли двигаться машины и повозки. Каменными островками торчали одинокие уцелевшие дома, на углу Маршалковской и аллеи Ерусалимской высилось обгоревшее здание гостиницы «Полония», в ней ещё недавно жили эсэсовцы.
Шофёр Колотыркин остановил машину около «Полонии», офицеры ступили на разбитую снарядами мостовую. Невдалеке несколько польских жолнеров сбивали со стен табличку с надписью: «Адольфгитлерплац». Казалось, город ещё дымился, снег всюду был испачкан сажей, запах гари и несчастья витал над недавно ещё прекрасной, стройной и изящной столицей Польши.
После Варшавы проехали старую Лодзь, которая ещё две-три недели назад называлась Лицманштадтом, по имени какого-то немецкого генерала, потом мимо Кутно, дальше на запад.
— Едем по пути нашей великой армии, — часто повторял Зубов.
А Сергей всё спрашивал: «Это генерал-губернаторство или уже рейх?», когда машина проносилась мимо очередного населённого пункта или небольшого городка, точь-в-точь похожего на своего соседа аккуратно нарезанными улицами и островерхими скатами серых и красных черепичных крыш.
А за городками тянулись заснеженные поля, с колючим, низкорослым кустарником, с редкими деревцами, невысокими холмами и маленькими домиками, там и здесь разбросанными вдоль дороги.
В полдень сделали небольшую остановку в Познани. Дул сильный ветер, слепил глаза. Сам город был уже освобождён от немцев, но в Познанской цитадели ещё сидели
Пока ездили по городу, выбирались на берлинскую дорогу, Зубов рассказал Сергею о том, что Познань считалась у Гитлера уже не «протекторатом», а рейхом, собственно немецким государством, или, как говорили нацисты, «третьим присоединением».
От Познани выскочили на широкую автостраду, на кратчайшую дорогу к Одеру. Ветер закручивал в поле снежные смерчи, выбрасывая их на полотно шоссе, стонали телеграфные столбы, небо казалось тёмным, разыгралась настоящая зимняя вьюга.
Но она словно бы только подхлёстывала поток машин, самоходных орудий, танков, устремлявшихся на запад. Автострада теперь приобрела вид военной дороги с многочисленными щитами-указателями, с регулировщиками на перекрёстках. Одним словом, запахло фронтом.
Зубов, развернув на коленях лист свёрнутой карты, следил за маршрутом. Однако то место, где проскочили границу Польши и Германии, не заметил, привязался к какому-то «Дорфу», когда уже отмахали по Бранденбургской провинции километров тридцать.
«Неужели уже сама Германия?!» — несколько раз восклицал Сергей. Он поражался: ничего не изменилось — всё тот же лес, поляны, вроде бы русские сосны и берёзы, всё тот же поток по дороге машин и танков.
Штаб армии они отыскали в городе Гудене. Бомбёжки и артналёты пощадили это селение, которое в равной степени могло называться и маленьким городом и большим селом. Здесь Сергей расстался с Зубовым, который пообещал позвонить в дивизию к отцу и сообщить о приезде сына. Потом подошла очередь попрощаться и с Самсоновым…
И вот штаб дивизии генерала Свиридова: раскрашенная балка, перегораживающая мостовую, а за нею дом и около него двое часовых — автоматчиков.
— Я хочу видеть генерала Свиридова, — сказал Сергей лейтенанту, которого вызвал часовой.
Лейтенант сердито и с удивлением посмотрел на Сергея, старательно козырнувшего и при этом щёлкнувшего каблуками.
— Кто такой, зачем?
— Комдив знает, моя фамилия Свиридов, — сказал Сергей, насупившись.
— А, доложу, придётся обождать, — произнёс лейтенант уже мягче, с проснувшимся интересом скользнув взглядом по Серёжиной фигуре, и взгляд его как бы говорил: «Ишь ты, свеженький! Наверно, только что из училища!»
А через несколько минут, войдя в дом, Сергей услышал знакомый, с хрипотцой, словно слегка простуженный голос, с тем мягким произношением буквы «г», которое характерно для русских, долго живших на Украине.
— Прибыл, товарищ генерал!.. — начал Сергей, увидев отца, и вдруг запнулся, но не оттого, что позабыл слова уставного рапорта, а потому, что слова эти словно бы застряли у него в гортани.
— Прибыл и какой орёл! Посмотри, Олег Вячеславович. Гитлеру теперь крышка! — сказал отец и подмигнул стоявшему рядом полковнику. А «орёл», смущённо улыбаясь, молча стоял в двух шагах от генерала, всё ещё не зная, обнять ли ему отца или же оставаться в положении «смирно».