Открытый счет
Шрифт:
— Ты, Михаил Николаевич, скомандовал бы сыну «вольно», — сказал полковник, подняв на Сергея усталые глаза. — У нашего генерала начальник штаба Волков, — представился он.
— Вольно, сын, и давай поцелуемся, — сказал генерал Свиридов.
Полковник Волков сделал какие-то пометки на карте, вышел из комнаты, хотел, видно, оставить отца и сына одних. А Свиридов-старший взглянул на карту и на пометки начальника штаба, сказал Сергею:
— Вот, видишь, они контратакуют из района Альтдамм-Пиритц.
Потом, спустя много дней, вспоминая встречу с отцом, Сергей всякий раз с удивлением думал о том, что первая фраза, которую после приветствия произнёс Свиридов-старший, относилась не к домашним новостям, здоровью мамы, поездке Сергея на фронт, а к тому, о чём говорили красные и синие стрелы, кружки и зубчатые полукружья, нарисованные на оперативной карте.
Но в ту минуту?.. Он и сам спросил: «Неужели наступают?», но смотрел при этом не на карту, а на родное лицо со следами усталости, мешочками под глазами, новыми морщинами на лбу.
— Да, стараются улучшить свои позиции, — ответил генерал. — А ты что, удивился?
— По дороге слышал решения Ялтинской конференции. Германию делят на зоны, есть даже договорённость насчёт общей администрации.
— А Германию ещё надо брать с большими боями. И прольётся кровь. Ну ладно, рассказывай, как доехал? Письмо привёз от мамы?
— Привёз, — сказал Сергей.
Вошёл Волков, не отвлекая комдива, молча положил на стол бумаги и тут же вышел. Отец прочитал письмо, спросил, знает ли Сергей его содержание?
— Мама просила вручить лично.
— Она пишет, чтобы я поберёг тебя.
— Ты же знаешь маму, её вечные страхи?!
Сергей пожал плечами, как бы объединяя себя и отца в едином мнении относительно «этих страхов».
— Но, но, полегче насчёт матери!
Отец вздохнул, потом крикнул адъютанту, чтобы он принёс два стакана чаю и чего-нибудь поесть.
— Обедал?
— Да.
— Выпьешь чего-нибудь с дороги?
— Не хочется.
— Тебе надо определиться в часть сегодня же. У меня жить не будешь.
— Конечно, — кивнул Сергей, — пусти меня в развед-роту. Прошу в разведроту, — поспешно повторил Сергей, предчувствуя колебания отца: просьба матери, единственный сын, можно устроить в штабе, во втором эшелоне, благо война идёт к концу.
Говоря это, Сергей следил за глазами, которые смотрели на него немного сердито и очень внимательно, тем собранным, полным внутренней энергии взглядом, которым отец всегда вольно или невольно умел привлекать к себе симпатию собеседника.
— Значит, в разведроту?
— Не боги горшки обжигают.
— Нет, это вредная поговорка, именно боги, точнее — мастера своего дела. Не хочу пугать, но в разведке риска больше
— А по-моему, ты запугиваешь меня, отец! — сказал Сергей.
— Нисколько. Я хочу тебе сказать прямо. В разведке ты будешь заметен, на виду, а у командира дивизии не может быть сына… труса!
И, видя, как Сергей покраснел, не находя что ответить, отец добавил:
— Не обижайся, Серёга, я тебя знаю, как… сына, по вместе мы не воевали.
— Тебе не придётся за меня краснеть, произнёс тогда Сергей, всё же обидевшись на отца в той мере, в какой он вообще мог на него обижаться.
«О тебе я знаю больше, чем ты обо мне», — хотел сказать он, но промолчал.
«Во всяком случае, — думал Сергей, пока отец просматривал какую-то бумагу, взяв её со стола, — в семье Свиридовых сын знает об отце многое, хотя бы потому, что всегда испытывал к нему уважение как к личности, к его боевой биографии, куда входила гражданская война, и Первая Конная, и борьба с басмачами в Средней Азии».
Свиридовы часто переезжали всей семьёй из города в город, больше трёх-четырёх лет не задерживались на одном месте. Сын военного, Сергей понимал необходимость этих переездов и даже гордился тем, что много путешествует вместе с отцом.
Каждое лето он гостил в военных лагерях. Ещё мальчиком он полюбил порядок и строгую красоту летнего военного городка: и марширующие по плацу батальоны, и запах кавалерийских конюшен, и пушки, катящиеся в конной упряжке, и чадящие дымом и бензином танки и танкетки, оставляющие на земле крупный рубчатый след от гусениц.
Ему было лет одиннадцать, когда, стоя рядом с отцом в тире, он впервые стрелял из настоящего нагана, испытывая при выстрелах и страх, и жгучее удовольствие.
Однажды его посадили в настоящую танкетку на командирское место рядом с водителем, сверху накрыли бронированной плитой, и весь видимый мир сжался до размеров узкой прыгающей прорези на металле — смотровой щели. А рядом, как живой, жарко дышал мотор, скрежетали рычаги фрикционов, и Серёжу больно подкидывало на жёстком сиденье… Но он был счастлив — прокатился в танкетке!..
Обычно из летних военных лагерей мальчика было трудно выманить в пионерские. А зимой, когда он ходил в школу и мало видел папу дома, его образ всегда связывался с пением лагерных сигнальных труб, громкими командами, гулким топотом сапог под звуки походной песни. И запах кожаной отцовской тужурки, опоясанной широким ремнём с маленьким браунингом на боку, запах ремней, прикосновение тёплых, сильных рук с загрубевшими ладонями — всё это часто вспоминалось Сергею, когда отца уже не было рядом и началась война.