Открытый счет
Шрифт:
— Много?
— Два мешка, — сказала Лиза.
— Что? Откуда столько? Ограбили, что ли, немецкий почтамт?
— Возможно. — Лиза была готова поддержать любую самую бредовую догадку, потому что и ей хотелось спать.
— Что же, я один всю ночь буду копаться в этих паршивых мешках?
— Возьмите Венделя, — зевая, предложила Лиза, конечно же снова первое, что пришло в её, одолеваемую дремотой, голову.
— Немца в штаб дивизии?
— А что?
— А то! — пробурчал Зубов. — Ну ладно, идите к аппарату. — И начал одеваться.
В газике он сел рядом с Венделем,
— В хозяйство Свиридова, давай в темпе! — сказал Зубов.
— Не холодно вам будет, сильный ветер? — спросил он у Венделя, разглядев, что тот надел серый плащ без погон и пилотку без звёздочки.
— Ничего, в Германии теплее, чем в России, — ответил Вендель, поёживаясь.
— Да, теплее. Но я и в Москве шубы не носил даже зимой, все в деми и деми. А пальто из ратина, между прочим, ожидает хозяина уже четвёртый год и скучает в шкафу.
Сказав это, Зубов ощутил приятную теплоту только оттого, что воспоминание это относилось к той далёкой, мирной, довоенной жизни, когда можно было выбирать, в чём ходить, в шубе или пальто.
Колотыркин нажимал на всю «железку», ветер хлестал по раме куском жёсткой парусины, сердито и протяжно гудел в сосновом лесу, а навстречу по шоссе, мигая притушенными фарами, мчались машины. Когда же кончался лес и по обеим сторонам дороги тянулись поля, ночную темень то здесь, то там прожигали отсветы дальних пожарищ. И от этого всё видимое пространство приобретало как бы новую, гулкую ёмкость и глубину…
Два мешка немецких писем лежали на полу. Два пленных солдата и полудремлющий Окунев сидели в комнате. Майор поднял глаза, едва Зубов хлопнул входной дверью.
— Ага, привет! Вот мешки, вот и фрицы.
Он кивнул на немцев, которые с испуганными лицами тотчас поднялись на ноги и вытянули руки по швам.
— Послушайте, как попали к нам эти мешки? Умора! — начал тут же рассказывать Окунев действительно смешную историю о том, как разведчики Самсонова захватили этих двух солдат.
А дело было так: проходил обычный разведывательный поиск, группа старшины Бурцева на лодках переправилась на западный берег Одера. Там в леску, примыкавшему к болотистой пойме, разведчики натолкнулись на двух солдат, которые тащили за собой тележку с какой-то поклажей.
Разведчики оглушили и связали солдат, не замеченные никем, потому что ночь была тёмная, беззвёздная, а немецкая оборона не образовала здесь сплошной линии. Потом солдат потащили к берегу, к лодке вместе с этими тяжёлыми и таинственными мешками.
Правда, лодки были замечены на реке всполошившимися немцами, они открыли огонь, но Бурцев благополучно доставил пленных и только на берегу обнаружил, что «языки» — это батальонные почтальоны, а в брезентовых мешках письма и маленькие посылки до одного килограмма весом с печеньем, сухарями и плиточками эрзац-шоколада.
— Да, забавно, — сказал Зубов, но не улыбнулся. — Допрос снимали?
Обычно разведчики первыми допрашивали пленных, потом они попадали в Особый отдел, а уже затем, основательно выжатыми, в седьмое отделение.
— Наш
Окунев со смехом показал на мешки.
— Ты бы дал мне этих молодцов на денёк побеседовать, — сказал Зубов, только сейчас разглядев пленных солдат: пожилого, лет под сорок пять, с небритой рыжей щетиной бороды, и помоложе, остроносого, в очках, вернее, с одной дужкой и потерянными стёклами, должно быть, во время пленения. Рыжий немец всё время озабоченно поглядывал на мешки, мялся, и чувствовалось, что он хочет что-то спросить.
— Что вы смотрите на мешки? — спросил Зубов.
Немец пояснил, что его так быстро и неожиданно схватили, что он не успел посмотреть, есть ли в мешках ему письма от родных?
— Фамилия?
— Клорен, Ганс Клорен.
Зубов сказал, чтобы Вендель просмотрел содержимое мешков. Он действительно нашёл письмо Гансу Клорену от матери из Киля и отдал солдату.
С любопытством и шевельнувшимся в нём человеческим участием Зубов смотрел на то, как этот рыжий солдат-почтальон, нервно разорвав конверт, начал читать письмо, держа листки дрожащими руками. И по щекам его потекли слёзы.
— Возьмите письмо себе, — разрешил Зубов.
— Это хорошо, что вы так поступили, товарищ майор, — сказал Вендель, явно взволнованный этой сценой.
Когда Зубов прочитал десятка два писем, он подумал, что генерал Свиридов вряд ли бы стал вызывать его ночью, знай он, что в мешках только письма из тыла на фронт, не содержавшие ценных оперативных сведений. Зато они свидетельствовали о разложении гитлеровского тыла.
Правда, даже и в сорок первом письма от родных к солдатам были заполнены жалобами на нехватку продуктов и вещей, на скудные карточки, по которым даже папиросы выдавались одна штука на день.
Но сейчас письма, приходившие на Одер-фронт, выливали на солдатские души такие потоки стенаний и воплей, что можно было не сомневаться: жизнь гражданского населения в Германии превратилась в сплошной ад. Никто уже не помышлял о победе, о делёжке добычи, письма из тыла приносили лишь молитвы о сохранении жизни солдатам, единственное, что можно было послать им в неограниченном количестве…
…Писем в мешках оказалось много. Зубов и Вендель прилегли отдохнуть на часок лишь на рассвете, но вскоре майор Окунев разбудил их.
— Как результаты, звонил генерал, интересуется.
— Не те письма. Годятся лишь как материал по состоянию немецкого тыла. Чего-либо сугубо интересного для дивизии я не заметил. Передайте генералу, что, когда мы обработаем все письма, я напишу подробное донесение.
Окунев выслушал Зубова и выругался:
— Из-за этих вшивых бумажек я не выспался… Не те письма! А какие те? Да и всё это немецкая сентиментальная болтовня. Ни черта они не дают! Сейчас до зарезу нужен хороший «язык», а тут подвернулись под руки эти почтари! Придётся опять моим ребятам плыть через Одер.