Открытый счет
Шрифт:
— Прошу, — показал рукой офицер на бетонную, полутёмную лестницу, круто идущую под землю.
Прежде чем застучать каблуками по её гулким ступеням, Дениц поднял голову и посмотрел на небо, вернее, на тот квадратный клочок неба, который словно был вырезан карнизами зданий, тоже сдвинутых в замкнутый квадрат вокруг садика Имперской канцелярии.
Светила луна, и лимонно-жёлтый свет её причудливо окрашивал листву цветущих клёнов. Пахло липами и гарью. Где-то, должно быть невдалеке, потрескивал пожар. И весенняя свежесть воздуха, которую не могли испортить ни дым, ни запах пороха, ни вонь от трупов, собираемых по ночам на улицах похоронными
Квартира Гитлера находилась на третьем подземном этаже. Собственно, это было особое крыло бетонного корпуса, где вокруг кабинета, приёмной и спальни располагались комнаты всей той челяди, охраны, врача Мореля, шеф-повара, адъютантов и секретарей, которые составляли личный штат фюрера.
Когда Будгдорф в приёмной, приветствуя обычным „хайль“ и вытянутой вперёд рукой, впустил гроссадмирала в кабинет Гитлера, Дениц увидел здесь за длинным столом у бетонной стены Мартина Бормана, начальника штаба ОКБ генерала Кребса и личную секретаршу Гитлера фрау Винтёр.
Угрюмый, с высокими скулами и большим покатым лбом — Борман; блондин с холёным, тонкогубым лицом, сохранивший ещё военную выправку и даже изящество, — Кребс и худощавая фрау Винтёр с лицом богородицы и неестественно блестящими глазами на бледном лице — все они смотрели на шагавшего по ковровой дорожке Гитлера. Он же, по обыкновению не глядя на собеседников, а куда-то поверх их голов, говорил так же, как он и говорил обычно на митингах, модулируя голосом, то тихо, то громко, даже яростно, исступлённо, а затем опять тихо, каким-то свистящим шёпотом.
Дениц остановился в дверях, не рискуя прервать фюрера и ожидая, пока тот сам его заметит. Гитлер заканчивал длинную фразу.
— …мои ученики ещё не успели достичь полной зрелости. Мне, по существу, были бы нужны ещё двадцать лет, чтобы сделать зрелой эту новую элиту, элиту юности, погружённую с самого раннего детства в философию национал-социализма. Трагедией для нас, немцев, является то, что нам всегда не хватало времени. Обстоятельства всегда складывались так, что мы вынуждены были спешить. И если у нас сейчас нет времени, то это объясняется главным образом тем, что у нас не хватает пространства. Русские с их огромными просторами могут позволить себе роскошь отказаться от спешки…
Дойдя до русских, Гитлер остановился, но не затем, чтобы повернуться к Деницу, а с тем, чтобы сделать замечание фрау Винтёр.
— Не стенографируйте этого, пусть только делает пометки Борман.
— Слушаюсь, мой фюрер, — торопливо ответила она и спрятала блокнот.
Дениц понял, что он попал на так называемую „застольную беседу“ фюрера, которые он, начиная с сорок первого года, время от времени проводил в своём кабинете, главным образом по ночам. „Беседа“ заключалась в том, что говорил один Гитлер. О себе, о своих планах и взглядах на будущее.
После того как дела на фронте изменились к худшему, право делать записи во время бесед принадлежало одному Борману. Он, видимо, и хранил у себя все эти материалы.
Сейчас Борман что-то шепнул фрау Винтёр, и она вышла из кабинета. Значит, то, о чём Гитлер хотел говорить с Деницем, не предназначалось для ушей даже фанатически преданной фюреру секретарши.
— Здравствуйте, Дениц, садитесь, — наконец-то сказал Гитлер и протянул руку, почти не сжимая при этом пальцы.
Дениц привык к этому
— Мы сейчас говорим о германской политике будущего, — продолжал между тем Гитлер, — и я бы хотел, Дениц, услышать ваше мнение относительно некоторых моих мыслей. Я думаю, что вас не удивит это приглашение, вы ведь присутствовали на наших застольных беседах и раньше.
— Да, конечно, мой фюрер, — ответил Дениц, — благодарю вас за доверие. Но не кажется ли вам, — он слегка замялся, — что сейчас как будто бы не время думать о будущем, положение на фронтах настолько серьёзно…
Никогда раньше Дениц не позволил бы себе в такой резкой форме возразить Гитлеру. Однако сильнее всех опасений была угроза русского наступления на Одере! Донесения и материалы, которые он привёз, могли бы оправдать сейчас любую степень его невежливой тревоги, если бы фюрер согласился внимательно выслушать…
— Оставьте вашу папку в покое, — прервал его Гитлер. — Оставим на время военные дела, Дениц. Кстати, другого времени подумать о будущем у нас может и не быть. У меня во всяком случае, — грустно закончил он.
И Борман, на которого в недоумении Дениц перевёл взгляд, кивком подтвердил то, что эта фраза фюрера не оговорка, что за ней какой-то глубокий и тайный смысл. Одновременно недовольство сверкнуло и погасло в его цепких колючих глазах.
Дениц понял, что попал не в тон, и насторожился.
— Я весь внимание, мой фюрер, — сказал он.
— Дениц, не исключено, что именно вам придётся сыграть некоторую роль в том самом будущем, к которому вы сейчас отнеслись с легкомысленным пренебрежением.
Намёк был туманен, однако в нём пробивалась надежда на то, что Гитлер решил приблизить его, Деница, к себе.
И Дениц вспомнил, как ещё в феврале во время такой же застольной беседы Гитлер разглагольствовал о том, что судьба ему выделила слишком мало времени для его великих дел. Между прочим, он сказал: „В то время как другие имеют в своём распоряжении вечность, у меня немногие, жалкие годы. Другие знают, что их сменят те, кто продолжит там, где они кончили, точно вспахивая борозду в том же направлении и тем же плугом. Я теперь дожил до такого времени, когда задумываюсь над тем, найдётся ли в моём ближайшем окружении человек, избранный судьбой, чтобы поднять и понести дальше факел, когда он выпадет из моих рук“.
Дениц слишком хорошо знал фюрера, чтобы расценить это заявление как призыв к поискам себе преемников. Скорее это было обычное для фюрера провозглашение своей незаменимости и исключительности.
Что же теперь? Неужели уже трясётся рука, держащая факел?
— Обстановка серьёзная, очень серьёзная, — продолжал Гитлер, оглянувшись на сумрачного Бормана и Кребса, меланхолически, с отсутствующим лицом чистившего пилочкой ногти. — Она представляется даже безвыходной. Мы легко можем позволить усталости и истощению овладеть нами, мы можем утратить дух до такой степени, что станем слепы к слабостям наших врагов. Однако, как бы то ни было, эти слабости существуют. Перед нами стоит неоднородная коалиция, скованная вместе ненавистью и завистью, сцементированная страхом, который возбуждает доктрина национал-социализма. Пока мы продолжаем сражаться, всё ещё существует надежда. Ни одна игра не проигрывается до последнего свистка. Мы ещё можем схватить победу в последнем рывке! Хватило бы только нам времени для этого!