Открытый урок (сборник)
Шрифт:
Николай Николаевич хотел возразить на слова «твой прогресс», но не стал: мелочь.
— Заменитель чего-то подлинного! — распалясь, говорил старик. — Подлинного, Коленька! Понимаешь ли ты это слово?
— Рукописи подлиннее книг, — возразил Николай Николаевич. — Книга в свое время тоже была суррогатом.
— Э, не то ты говоришь! — рассердился старик. — Ничего ты, брат, не смыслишь в этом деле. Ладно, спрашивай давай, если есть ко мне вопросы.
— Я насчет открытого доступа… — застенчиво сказал Николай Николаевич — Одолели
— Что такое? — старик наморщил лоб, вспоминая. — Открытый доступ? Не помню, не помню… Что за ерунда?
— Как не помните? — растерялся Николай Николаевич. — Не может этого быть!
Тут его осенила догадка:
— А, понимаю: мы победили, вопрос окончательно закрыт, и нам теперь уже светят иные маяки. Я правильно понял?
— Постой, постой, — потирая лоб рукой, сказал старик. — Не суетись, дай сообразить. Открытый доступ… доступ открытый… а, собственно, к чему?
— К книгам, конечно.
— К книгам? — Старик поднял брови и захохотал.
У Николая Николаевича упало сердце.
А старик продолжал хохотать.
Наконец, отсмеявшись, он вытер слезы и заговорил с гневным юношеским напором:
— К книгам, говоришь? Открытый доступ к книгам? С ума сошел, мальчишка! Да бронированные двери надо сделать у книгохранилищ! Замуровать их наглухо! Фотоэлементы поставить — и никакого доступа ближе чем на десять шагов! Открытый доступ к духовным ценностям, что за бредовая идея! Разворовывают, растаскивают по домам, по частным коллекциям! И, главное, не из нужды: из чистого тщеславия! Нет, господа хорошие: компьютеры у вас есть — вот и сидите перед мониторами, выпучив глаза, а от книг — руки прочь, будьте любезны. Меня за это Скупым Рыцарем называют. Открытый доступ к книгам, это ж надо вообразить! Поверить не могу, что в молодости я был так глуп и наивен…
Это были страшные слова.
Но Николай Николаевич еще не верил.
— Вы хотите сказать, что вы больше не боретесь за открытый доступ? — упавшим голосом спросил он.
— Более того! — с вызовом ответствовал старик. — Я борюсь против этой безумной и вредоносной идеи!
— Значит, вы изменили… то есть, я изменил своим принципам? — допытывался Николай Николаевич. — И когда это с вами, то есть со мною случилось?
— Никаким принципам я не изменял! — возразил старик. — Сами принципы изменились.
— Да, но как же… как мне жить теперь? — жалобно спросил Николай Николаевич. — Я был счастливым человеком, я знал, зачем жить. Вы отнимаете у меня смысл жизни.
— Ложная проблема, — отвечал старик. — Была бы жизнь, а смысл найдется.
— Ну, нет, — всердцах проговорил Николай Николаевич. — И зачем только я надумал к вам заглянуть? Уж лучше бы я никогда вас не видел. Прощайте.
Он положил зеркало на стол отражением вниз, прижал ладонью, подержал, снова поднял, заглянул: старик по-прежнему глядел на него из глубины, склонив
Николай Николаевич дунул в зеркало, потер рукавом — отражение не пропадало, только бледно улыбалось и кивало головой.
— Прощай, мой юный друг, прощай.
— Да как его выключить, черт побери? — в отчаянии вскричал Николай Николаевич.
Тут зеркальце выскользнуло из него рук, ударилось о кафельный пол — и разбилось вдребезги на мелкие осколки.
Долго еще библиотекарь сидел на краю ванной и понуро смотрел себе под ноги.
— Ну, нет, — повторял он. — Ну, уж нет. Принципы, видите ли, у него изменились. Мои не изменятся. Никогда. Слышите? Ни-ког-да.
Потом встрепенулся и на цыпочках прошел в комнату.
Степан Васильевич сладко спал, взмурлыкивая во сне и прикрывая лапой нос.
Значит, есть время убрать в ванной.
И непременно вынести осколки на улицу, в ближайшую же урну.
19
Проснулся Николай Николаевич от холода.
Было еще темно, но в коридоре горел свет.
Из-под двери дул ветер с сильным запахом лестничной площадки: мусоропровод, остывший табачный дым, ржавые трубы.
Степана Васильевича на постели не было. Сундука тоже не было и в помине. «Не иначе обчистили,» — буднично подумал Николай Николаевич, поднялся, натянул джинсы, клетчатую рубаху, сунул ноги в шлепанцы и вышел в прихожую.
— Стёпа! — позвал он. — Стёпушка, Стёпа!
Кот был тут как тут: сидел возле закрытой кухонной двери лохматый, вроде чем-то сконфуженный. Свет на кухне тоже горел.
— Я, Стёпушка, тебе тут зеркальце разбил, — признался Николай Николаевич. — Ладно?
— А то я не знаю, — глядя в сторону, сказал рыжий кот. — Ладно, спишем, нам не впервой. Тут вон гости к тебе. Ждут, когда встанешь.
— Какие гости?
— Что за глупости спрашиваешь… — рассердился кот. — «Какие гости, какие гости…» — передразнил он. — Добрый хозяин таких вопросов не задает. Гости — и всё.
— Так ведь ночь на дворе!
— Дверь не надо оставлять нараспашку, — наставительно сказал Степан Васильевич. — Тогда и ходить по ночам не будут.
Николай Николаевич подошел к кухонной двери, приоткрыл, нерешительно заглянул.
На диванчике-уголке, задумчиво глядя в темное окно и опустив на колени руки, в расстегнутом пальто сидела его дивная фея.
Вид у нее был немного ошеломленный: так бывает, когда после толкотни и давки на остановке тебя вдруг впихивают в полупустой вагон.
Николай Николаевич обомлел.
Он ждал этого, но этого быть не могло.
— Как?! — Николай Николаевич оглянулся на кота, который, облизываясь, всё еще сидел в коридоре. — Кто это? Что это?
— Не узнаёшь? Молодка твоя Асланова Дина. Погладить меня изволила.
— А сундук?
— Что сундук?
— Где сундук, я спрашиваю?
— Чей сундук?