Открывая новые горизонты. Споры у истоков русского кино. Жизнь и творчество Марка Алданова
Шрифт:
Случай выбрасывает на поверхность, разумеется, не самых умных и не самых достойных. И все же у Алданова не было большего интереса, чем к знаменитостям, представителям первого ранга человечества. Он порой искал личного знакомства с ними, любил обсуждать их пути к славе, к успеху. За парадным обликом героя стремился разглядеть простого смертного, проникнуть в его духовный мир. Человека он всегда представлял на фоне исторического потока: один плывет по течению, другой пытается потоку противостоять... В каждом очерке сообщается множество занимательных исторических сведений. На первый взгляд их подбор может
Стремление к максимальной емкости каждой строки заставляло писателя отказаться от всего, что замедляет движение сюжета. Его упрекали, что он избегает пейзажей. В ответ в мемуарном очерке "Из воспоминаний секретаря одной делегации" язвительный Алданов припомнил, как Марк Твен составил однажды брошюру с перечнем всевозможных картин природы: летнего утра и зимнего вечера, зеленых полей и тенистых рощ, фиолетовых облаков и розовых закатов. А затем желающих отправлял к этой брошюре: летнее утро -- смотри страницу такую-то.
Искусство пользования цитатой доведено у Алданова до совершенства. В очерке о Пилсудском приведен его ответ польским социалистам, которые в 1918 году обратились к нему "товарищ Пилсудский": "Господа, я вам не "товарищ". Мы когда-то вместе сели в красный трамвай. Но я из него вышел на остановке "Независимость Польши", вы же едете до конца к станции "Социализм". Желаю вам счастливого пути, однако называйте меня, пожалуйста, паном". В старину такие гранаты называли "сладкими": всего несколько слов -- и портрет готов, личность раскрылась.
Превосходный рассказчик, Алданов умел для каждого из жизнеописаний найти оригинальную завязку. Очерк о Клемансо начал с зарисовки удивительной защиты диссертации, когда соискателю было 86 лет, очерк об Адаме Чарторыском -- с цитаты из "Войны и мира", которая пробуждает в читателе интерес к личности этого польского аристократа -- крупного русского дипломата.
Обычно век очерка недолог, он забывается намного быстрее, чем художественная проза. Но книги очерков Алданова -- счастливое исключение. Написанные много десятилетий назад, они нисколько не устарели.
"Биографиям доверять вообще не надо, это самый лживый род литературы", -- уверял писатель. Фактическая сторона его очерков отличается высокой достоверностью, а концепция, даже если читатель ее не примет, все равно покажется заслуживающей внимания. "Биографиям доверять вообще не надо..." Этим биографиям можно доверять.
10.
Алданов не осуществил своего плана уйти из литературы, окончив "Пещеру". Новый грандиозный замысел стал его волновать. Он решил, что тетралогия "Мыслитель", повесть "Десятая симфония" и трилогия "Ключ", "Бегство", "Пещера" должны вместе стать частью единой большой серии романов и повестей, охватывающих двести лет истории. Каждая книга в этой серии будет самостоятельна, хотя их свяжут общие действующие лица (или предки и потомки), а кроме того некоторые предметы, переходящие от поколения к поколению. Воплощению этого замысла он посвятил почти всю свою жизнь: к восьми ранее написанным произведениям в последующие двадцать лет добавились еще восемь.
Из них три он написал еще до начала второй мировой войны. Открывает
Другая философская повесть "Могила воина", "сказка о мудрости", рисует Байрона и Александра I. Не вошла в серию, но примыкает к ней повесть "Бельведерский торс" - одно из немногих произведений Алданова, где тема России отсутствует. Эту повесть о неудавшемся покушении безумца на жизнь римского папы Пия IV очень высоко ставил писатель Гайто Газданов: ему нравилось, что "фигура официального героя повести обманчиво-центральна" и по мере действия отходит на второй план. "Но зато мы читаем о конце жизни Микеланджело, об искусстве и - как всегда у Алданова - об ужасной тленности существующего".
Малый эпический жанр привлекал Алданова на протяжении всего его творческого пути. В 1921 г. писатель начал с повести "Святая Елена, маленький остров", в 1957 г., уже после смерти автора, увидела свет его последняя повесть "Павлинье перо". В начале 1930-х годов Алданов делился с И.А. Буниным такими размышлениями: "Романа из эпохи 17-го века я писать не буду, -- только потратил время на чтение множества книг: убедился, что почти невозможно проникнуть в психологию людей того времени. Дальше конца 18 в. идти, по-моему, нельзя". Однако, как видим, всего через несколько лет Алданов в "Бельведерском торсе" описывает еще более раннюю эпоху - XVI век.
Микеланджело в "Бельведерском торсе", Ломоносов в "Пуншевой водке" страдают одной и той же "высокой болезнью": ищут и не могут найти совершенства, тяготятся контрастом "неизмеримой обширности всемирного строения" и слабости, тленности человека. Подзаголовок "Пуншевой водки", "сказка о всех пяти земных счастьях", подчеркивает авторскую мысль: каждый ищет и находит для себя счастье по-разному, чем выше и мудрее человек, тем реже он бывает счастлив, но мудрец знает мгновенья счастья, недоступного простым смертным.
Г. Газданов в рецензии на "Бельведерский торс" высказывает общее мнение о прозе писателя: "Небольшая книга Алданова отличается, как все, что пишет Алданов, необыкновенной насыщенностью и тем совершенством изложения, которое сейчас недоступно громадному большинству русских писателейми ".
В канун второй мировой войны Алданов пишет современный роман "Начало конца". Название означало: начало конца передышки между двумя мировыми войнами, а кроме того: начало конца стареющих героев. Все они добились многого в жизни, но теперь уже со стороны смотрят на пройденный путь, обнаруживая, что все, во что верили, к чему стремились, - или не сбылось, отвергнуто историей, или сбылось, но приняло такие уродливые, извращенные формы, что лучше бы не сбылось вообще. Горечь замысла контрастирует с острой уголовной интригой.