Отложенное самоубийство
Шрифт:
Я меняю тему:
— Вы не знаете, герр комиссар, есть ли у Генриха Кальта родственники, у которых можно приютить геккона?
Уль не знает. Генрих живет один. Женат не был, детей нет. Пустоцвет. Ламбада ему заменяет семью. Ящерица — единственная искорка жизни в мертвечине старой лачуги.
— Обещаю в ближайшее время узнать, кто сможет помочь с гекконом, и сообщу вам.
— Отлично, я буду ждать. Если не секрет, на какой машине вы передвигаетесь, герр комиссар?
Уль сразу понимает, куда ветер дует, он раскатисто хохочет. Веселый мужик!
— У
Пролет. Ну, что же, бывают в жизни огорченья, когда без хлеба ешь печенье. Область тьмы не стала меньше. Я прощаюсь:
— О’кей, чюсс!
— Чюсс!
Вот, значит, как. Юрген Уль первым любопытствует, что мне успел сказать Генрих. Интересно. Я еще понимаю Крюкля, он был непосредственно связан с делом Кальтов, а Уль тут при чем? Чем он вообще занимался двадцать лет назад? У Харуна есть черный «Мерседес», и по времени афганец вполне мог оказаться на заброшенной дороге. Только вот для чего Харуну-то убивать Генриха? Мои мысли мечутся от одного персонажа этой запутанной истории к другому. Уль, Харун, Крюкль, может быть, кто-то еще?
Видеозвонок из Казахстана. Мы с Мариной не виделись с пятницы. Включаю веб-камеру. Марина сидит в середине Евразии, улыбается мне. Она соскучилась. Я не особенно — маньяки скучать не дают. Но очень рад ее видеть.
— Привет, дорогой! Как ты там живешь?
Как я тут живу? Разнообразно. Злодеи, убийства, призраки. Плюс Ламбада на окне в кухне. В общем, мою жизнь пресной никак не назовешь.
— Как всегда — неоднозначно. Жду тебя.
— Скоро прилетим. Мы взяли билеты на понедельник, двадцать девятое.
— Супер! Значит, через неделю будете дома.
Лицо жены принимает озабоченное выражение, и она заботливо интересуется:
— Ты нормально питаешься? По вечерам гуляешь? Давление регулярно измеряешь?
Мамка, блин! Я отмахиваюсь.
— Да, все нормально! Давление как у космонавта, ем как слон, гуляю как кот! В смысле, сам по себе.
— Ну, если как кот, тогда все в порядке, — смеется Марина. — Только не переусердствуй.
— Значит, можно? — с подозрением уточняю я.
— Один раз можно, — кивает жена.
— Ура! Маринка разрешила!
Посмеялись. Попрощались. Отключились.
«Хэнди» опять звонит. Видимо, двадцать третье октября — всемирный день звонков по телефону.
На этот раз — Харун. Хочет помогать в моих поисках. А я сам не знаю, где искать. Генрих в больнице без сознания, а без него, чувствую, мне в этой истории не разобраться.
— Вы не могли бы устроить мне встречу с доктором Кальтом? — неожиданно спрашивает Харун. — Я ведь его должник. Хотелось бы вернуть деньги, которые он дал нам для поездки в Лейден.
Машалла! Через двадцать лет? Большие проценты, наверное, набежали!
— Я попробую. Напишу Алоису Кальту просьбу о встрече.
Договариваемся не терять связи, и Харун прощается:
— Хорошего дня! Чюсс!
— Взаимно! Чюсс!
На кухонном подоконнике
— Привет, братан! Как делишки, как детишки? — Сегодня трафик вообще никуда не годен. Агафон прячется в каком-то мерзком сумраке. Только его длинное бледное лицо плавает по экрану. Висит, как луна с глазами на ночном небе. — У нас все без изменений. Улыбаемся и пашем.
— Как паппа мио?
— Папа в соседней комнате, — моргает в мониторе луна. — Прислушивается. Ему постоянно кажется, что я веду активный образ жизни, что-то ему говорю из своей комнаты, гудки издаю, грохот, хлопаю дверями, телефон звонит постоянно, мир хочет его услышать, а до него это не доходит, все глушится.
— Как интересно!
— Как необычно!
— И увлекательно!
— Папа вообще бредит, — жалуется Агафон. — Говорит, что ему нужно ходить по квартире и бормотать, но это я заставляю его так делать. Вчера он пытался приготовить щи из жареной курицы, потому что сырую очень долго варить. — Он безнадежно машет почти невидимой во мраке экрана рукой. Потом хвастается: — А меня университет посылает в Москву. Буду присутствовать на экономическом форуме.
— Круто! А папа знает, куда едешь?
— Да, и он теперь постоянно рассказывает мне, сколько раз был в столице и прочую пургу.
— Наверное, это очень захватывающий рассказ?
— Он несет всякий бред, — вздыхает Агафон.
В общем, брат в своем обычном репертуаре. Тащит крест с прибитым к нему папой на своих немощных плечах. Ничего не поделаешь, папа же нас тащил. Самого Агафона дотащил до работы в университете. Мне тоже жаловаться грех. Высокий, красивый, образованный. Практически живой. Шучу.
Еще немного говорю с «лунным» братом и прощаюсь. Вовремя. Мобильник зовет. Сегодня же день звонков.
В трубке мягкий низкий голос Ланы. Сексуальный до дрожи в коленках.
— Халлёхен, мурзичек!
— Халло, кошка!
— Муррр!
— Что звонишь? Дело есть?
Голос моментально меняется. Кошку сбросили с коленок.
— Ну, ты и хрюня! Сказал девушке приятное! Ни одного ласкового слова!
— Согласен — это возмутительно. Прости, виноват, исправлюсь.
— Начинай исправляться прямо сейчас, хрюнтик. Времени у тебя мало. В субботу я улетаю в Лондон.
Бедная британская столица!
— Твои клерки будут провожать любимого директора? Дарить цветы, торты, коньяки, признаваться в чувствах?
— У меня бабский коллектив, — издает смешок Лана. — Настоящее змеиное гнездо. Гадюки, эфы, кобры, черные мамбы. Сама подбирала. Так что никаких шумных проводов.
— Ну хоть поплачут тебе вслед. Ядовитыми слезами. От радости.
— Это точно. Они меня не очень любят. Я — начальник строгий.
— Охотно верю. Чем сегодня занята?
— Ездила по магазинам. Нужно было кое-что прикупить для лондонской жизни. Оказалось, что мне совершенно нечего надеть!