Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)
Шрифт:
Я медленно повела головой из стороны в сторону и произнесла:
– Нет.
И снова впала в забытье.
...Врачи не были моими спасителями. Отменив тот смертный приговор, который я сама себе добровольно вынесла, они приговорили меня к жизни, не задумавшись над тем, что приговор этот не всегда гуманен. Сам Александр Исаевич в "Раковом корпусе" поднял вопрос, большой вопрос о ПРАВЕ ЛЕЧИТЬ. Но подумал ли он о том, что с таким же основанием может быть поставлен вопрос и о ПРАВЕ ВОЗВРАЩАТЬ ЖИЗНЬ тем, для кого смерть была единственно возможным выходом?.. Меня врачи обрекли снова на муки, снова на страдания; опять ждало меня неразрешимое...
Но
Утром 15 октября муж был немного удивлен, что я долго не встаю. Подумал, что ночью у меня была бессонница, что поздно выпила снотворное, досыпаю... Он рассчитал, когда нужно будет меня разбудить, чтобы я не опоздала на свой музыкальный урок. Но тут он нечаянно уронил тяжелую книгу на пол. То, что я не услышала звука падения книги, показалось Александру Исаевичу подозрительным. Он раскрыл двери и вошел ко мне. Не знаю, по каким признакам, но тотчас все понял.
Совсем близко к даче Ростроповича располагалась дача находившегося тогда при смерти академика Тамма. При нем неотлучно находился фельдшер. К нему, первому, и обратился мой муж. Они вернулись вместе. Фельдшер сделал мне какой-то укол.
Кого просить дальше о помощи? Он позвонил Копелевым. Писательская клиника с ними рядом. К тому же там работает хирургом друг Льва Зиновьевича доктор Крелин.
В 11 часов утра Крелин приехал в "Сеславино". С ним была еще женщина-врач, особенно опытная в подобных случаях. Знаю о ней только, что ее звали тоже Натальей. Она-то и проделывала со мной всевозможные манипуляции.
...12 часов бродил во мне мединал, и этого оказалось недостаточно, чтобы убить меня. Объясняли тем, что было известное привыкание к снотворным. Нет, просто я оказалась плохим химиком! Я запила таблетки комнатной водой, а надо было - горячей! Боялась вызвать подозрение. Но ведь можно было придумать, что голова болит, и закипятить воду! А так - сколько страданий, и не одной мне. Сколько растянутого страдания!.. Для чего?.. Оправдается ли это когда-нибудь?..
Сделав все, что можно было, чтоб оказать первую помощь, меня, неодетую (всю одежду на мне разрезали вдоль, а я-то заботилась, чтоб не обременять!), завернули в легкое клетчатое зеленое одеяльце, положили на носилки и вынесли из флигеля ногами вперед. ("Как покойника!" - говорил мне позже муж). В санитарной машине снова стали вводить в меня через кровь глюкозу... Муж сел на велосипед и поехал впереди машины, чтобы помочь ей выбраться из лабиринта аллей жуковского Академгородка...
Выведя санитарную машину на Московское шоссе, Александр Исаевич вернулся в "Сеславино". Со мной были только чужие люди...
Саня теперь мог прочесть те письма, которые обнаружил подо мной доктор Крелин, когда меня поднимали, и отдал их ему незаметно от женщины-врача. Потом позвонил Веронике. Решили, что она поедет в Кунцевскую больницу, куда повезли меня.
Ночь в Кунцевской больнице возле меня, непросыпавшейся, провела Вероня. На следующий день, 16-го, сначала была тоже она. А потом ее сменила другая сестра - Надя, вызванная телеграммой ("Нужна твоя помощь, позвони"). Она рассказывала мне потом, что я иногда раскрывала глаза, но всегда при этом плакала.
Когда я уже более осознанно открыла глаза, узнала Надюшу.
– Тебе не больно?
– спросила она.
– Рука...
– пожаловалась я.
Оказывается, ныло то место ладони, куда была вставлена игла, впускающая в меня глюкозу, жизнь...
Я снова заснула и проснулась лишь на следующее
Медсестра из ложечки накормила меня каким-то супом. Я послушно съела. Моя карта оказалась бита. Теперь мне ничего другого не оставалось, как подчиняться тем, кто меня спасал...
В то же утро Вероника перевезла меня из Кунцевской больницы в Москву, в 1-ю Градскую больницу. Положили меня в психотерапевтическое отделение, где работала Валерия Михайловна Радина, которую Вероника лично знала. Она никому не скажет, чья я жена.
В тот день со мной врач почти не говорила. Лекарств мне тоже не давали - все еще продолжал действовать мединал, состояние было полусонное, туповатое... Снова стали вливать глюкозу...
Даже если бы мне рассказали, вряд ли я в тот день могла бы реагировать на помещенную в "Комсомольской правде" корреспонденцию агентства печати "Новости" под названием "Где ищет писательский талант и славу Нобелевский комитет?" Ответ на этот вопрос дали корреспондентам АПН в секретариате Союза писателей, где "известие о присуждении Солженицыну Нобелевской премии расценивается как недостойная игра, затеянная отнюдь не в интересах развития подлинных ценностей и традиций литературы, а продиктованная спекулятивными политическими соображениями". Не сомневаюсь, что самого лауреата заметка эта мало смутила, хотя в ней было отпущено много хлестких слов, смахивающих на ругань как в адрес Нобелевского комитета, так и в адрес Солженицына.
Со следующего дня начались беседы с врачом, лекарства, посещения... Помню первый .приход ко мне Сусанны Лазаревны, наши общие с ней слезы и мольбу ее:
– Наталья Алексеевна, я вас прошу, раз даже сейчас, после того, что вы сделали, он не смягчился, - согласитесь на развод. Это - единственный путь, чтобы сохранить хоть что-то...
Этот лейтмотив звучал и в словах врача, и в уговорах Верони...
Валерия Михайловна высказывала Вероне свое удивление по поводу того, что у меня она не находит даже депрессии. Она понимала, что я совершенно сознательно пошла на самоубийство.
Я написала записку Сане, объясняющую ему, "почему я это сделала". Передала ее ему через Веронику в запечатанном конверте, но он не согласился ее взять. Он казнил меня за содеянное...
Тогда я не знала, что уже 18 октября приехала по вызову Вероники мама (я просила не тревожить ее!). Позже она записала в дневнике:
"18-го я выехала и ехала как на Голгофу. Меня встретила Вероня. На мой вопрос: "Что с Наташей?" - "Она в больнице - больна воспалением легких".
Я настолько была наивна, что поверила. Вероня меня тут же успокоила, что Наташе лучше - процесс закончился.
Я спросила о Сане, и вдруг мне почувствовалось какое-то напряжение со стороны Верони, какая-то недоговоренность. Я спросила: "У Сани будет ребенок?" - "Да", - послышался ответ. "Тетя Маруся, вы дойдете до скамейки?" Я обессилела, но... дошла. Вероятно, около часа мы просидели на перроне. Я не помню, о чем мы говорили. Только помню, что Вероня сказала, что вызвала меня по секрету от Наташи, что Наташа не хотела, чтобы я приезжала и приходила к ней в больницу. И она действительно сказала Наташе о моем приезде спустя несколько дней... В первый же вечер моего приезда мне сделалось нехорошо. Мне стало невероятно холодно, меня колотила дрожь; на меня навалили несколько одеял, пальто, но я не могла согреться. Так продолжалось около часа.