Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)
Шрифт:
На следующий день я снова музицирую у Верони. Узнала от нее, что незадолго до моего прихода звонил Саня: попросил Веронику выйти взять скамеечку к моему зеленому столику - он привез ее из "Сеславина". Я спросила кузину:
– Злой?
– Да...
Я расплакалась.
– И зачем? Зачем только меня вернули к жизни?..
Долго не могла успокоиться. Музыка не помогла. Бросила играть. Вероника, решив меня отвлечь, напомнила (уже не в первый раз!), что Мария Вениаминовна Юдина опять звонила, сообщала свой новый телефон, просила обязательно позвонить ей.
Звоню.
– Но я скоро умру. Я это чувствую. Я хочу обнять вас перед смертью. Мы только что о вас говорили...
– А о чем именно?..
– Да вот поедет или не поедет...
– Так не о нас, о нем...
– А разве это не одно и то же?..
– К сожалению, не совсем... Потому-то у меня и тяжело на душе.
– Приходите все равно. Приходите тем более! Жду, жду обязательно.
Колеблюсь. Идти или нет?.. Ведь та, которая хочет отнять у меня мужа, - ее крестница, крестница Юдиной! Даю себе клятву, что, если увижу Юдину ни за что не скажу ей, кто та женщина. Немыслимо нанести человеку, да еще тяжелобольному, такой удар!
И вот я переступаю порог ее новой квартиры. (Она сменила свою квартиру на меньшую, чтобы расплатиться с долгами, которые делала для других, а сама попросту нищенствовала.)
Как всегда, ясная. Пышные седые волосы - словно нимб вокруг головы...
Расцеловались.
– Что же у вас такое?..
– Долой старых жен, да здравствуют молодые!
– горько воскликнула я, вспомнив когда-то слышанную в цирке остроту клоуна: "Долой старую женщину! Да здравствует... молодая! (вместо ожидаемой "новой"!).
– Он так сказал?..
– Он так сделал.
– Он больше не переступит моего порога! Кто эта...?
– Не знаю. Знаю только, что годится ему в дочери...
– Специальность?..
– Не знаю.
Она все продолжала меня выспрашивать, но тщетно. Я все только повторяла:
– Пожалуйста, ни слова... никому.
– Сколько раз вы можете мне это повторять?..
Я невольно стала сетовать, как нелегка была моя жизнь с Александром Исаевичем, в чем только не приходилось уступать, себе отказывать... И вот, оказывается, это все было... зря!
Напомнила Марии Вениаминовне, как когда-то в ответ на мои слова об одиночестве на даче - нет детей и никого не могу позвать, чтоб не помешать ему работать, - она остановила меня: "Не смейте жаловаться! Любая бы с вами поменялась!"
– Зачем же я послушно терпела все это? А вот теперь у него ребенок...
– Как... Ребенок?..
Было уже поздно исправлять. Сказанного не воротишь. А я ведь совсем не хотела в это ее посвящать... Нервы сдали...
– Мария Вениаминовна, ради Бога, никому...
– Опять?
Но услышанное дало ей почувствовать всю глубину моего несчастья. Мы плакали вместе...
Провожая, Юдина благословила меня. В последний раз.
3 ноября я перевезла маму к Наде. Только одной маме я созналась, что никуда не уеду на праздники. Буду в Москве. Буду работать. Хочу просто какое-то время ни с кем не видеться...
Повидалась еще только с Николаем Ивановичем. Николай Иванович сказал мне, что свою "Молитву", которую я дала
С 5 ноября я засела в своей большой комнате-зале с модернистскими картинами, виденными Светловой, и стала трудиться над папками... Это единственно верное, что у меня осталось. Я поняла, что музыка на ноги меня сейчас не поставит, только работа. Работа, к которой я шла, шла, пришла и которую, оставшись жить, уже никогда не покину.
10. Он не простит себе!
Однако от папок меня перетянули к себе Санины письма: сначала нынешние, а потом и прошлые... И я уже была не в силах от них оторваться... Ни в тот день. Ни в другой. Ни во все последующие дни ноябрьских праздников...
По мере того как я читала их, меня все больше и больше охватывало чувство непостижимо-сти происходящего... Я стала делать выписки из них, а в промежутках обращалась к Сане, напоминала ему, будила его память... Но прежде писем как лейтмотив звучали слова его тоста: "До гроба вместе!" тоста, произнесенного в день нашего 25-летия, 27 апреля этого года.
Потом шли выдержки из июльских писем его мне в Прибалтику - таких ласковых, таких сердечных...
После этого - письмо конца августа, когда он решился написать мне о ребенке. Но тут же: "...ты все будешь решать сама". И в открытке, посланной следом мне до востребования, снова: "Ты сама, сама все будешь решать".
И еще из того же письма привожу я фразу: "...я сам не подозревал какое это серьезное явление - ребенок (да вся область отцовства-материнства от меня закрыта была)".
Но передо мной лежало мое стихотворение "Перед тобой я не была святою", написанное мной в феврале 1962 года. На нем - пометки, сделанные Саниной рукой. И... в строке - "Я чувство матери изведала сполна" - под словом "матери" Саня поставил знак вопроса. Он, от которого "была закрыта вся область отцовства-материнства", не поверил в мои чувства! А ведь именно чувством материнства пренебрегла я в свое время ради вновь вспыхнувшей любви к нему!
"Ты же писал маме, - обращаюсь я к мужу: "...хотя все мы этому сопротивлялись, в том числе и Наташа, - оказалось, что это сильнее нас, и, значит, иначе быть не могло.
Наташа внесла в мою жизнь огромное счастье и вообще все то, чего в ней не хватало эти годы"1.
А вот что ты писал Зубовым: "...я завидую сам себе, что мне выпало это пережить!"2
Меня заново потрясли письма периода нашего воссоединения. Я делала длинные выписки из них, я снова ощущала ту могучую силу любви, которая тогда влекла нас друг к другу: