Отмороженный
Шрифт:
Она шла за ним, и в ушах ее по-прежнему стоял хруст ломаемой руки. Сначала он быстро шел впереди, потом, остановившись, привлек ее к себе, обнял за плечи и пошел медленнее.
Быстро темнело. Поднимался ветер, и с низко нависшего серого неба посыпалась снежная крупа.
Он завел ее через проходные дворы в какой-то закоулок, где уже не было никого видно. Остановился и повернул ее к себе лицом.
– Ты страшный человек… – прошептала она и, помедлив, прижалась, как прежде, лицом к его груди. Они постояли так какое-то время молча. Потом она посмотрела
– Думал, закруглюсь к началу отопительного сезона, – усмехнулся он. – Лучше скажи: отец что-нибудь знает?
Она пожала плечами – до сих пор не задумывалась.
– Да нет, наверное. Позвонил бы. Вообще он очень сдал, когда пришло сообщение о твоей пропаже… Ты хоть бы написал ему.
– Дачу строит! – скривился он. – И выступает за реформу армии… Смех и позор. Я просто не знал, куда глаза девать, когда показали по телевизору его дачу. Ребята смеялись: теперь, мол, заживешь. Целую роту на даче можно разместить. А сами – в окопах, в воде по колено. В дерьме и крови! – Он почти кричал.
– Поэтому ты пропал без вести? – спросила она.
– И поэтому тоже… Может, зайдем ко мне? – спросил он. – Я же говорил, здесь близко.
Она молча кивнула и пошла с ним рядом, прижимаясь и пытаясь его согреть, не то самой согреться, поскольку ее по-прежнему била дрожь.
– Только с условием… – сказала она, подняв на него глаза. – Я изменю твой облик. Чтобы никто не узнал.
– Хочешь спасти наемного киллера от правосудия? – спросил он.
– Не хочу даже возражать, – сказала она. – Я просто верю тебе. По-другому ты не мог. В это и верю.
– А что ж ты не верила мне, когда я загремел на губу? Когда твой писарь загнал меня в угол?
– Дурой была, – сказала она. – Впрочем, почему была?
Они молча поужинали, не зажигая света. Мерцала только свеча на столе.
– Я должна тебе сказать… – Она собиралась с духом. – Словом, когда ты сегодня утром позвонил, я была действительно не одна.
– Плевать, – сказал Павел, снимая рубашку.
– Так, ничего серьезного… – бормотала она, помогая ему.
– Плевать! – повторил он, уже более нетерпеливо.
Утром, едва рассвело, он подскочил, будто в нем распрямилась какая-то мощная, ждавшая своего часа пружина. Он вдруг забегал по комнате, что-то осматривая, открывая и переворачивая.
– Что случилось? – спросила она, сев в постели.
– Кто-то здесь был, – сказал он. Его кадык на жилистой шее передернулся, словно затвор.
– Что-то пропало? – спросила она.
– Да… – ответил он и толкнул ногой под кровать какой-то чемодан. Потом недобро взглянул на нее.
Тогда, той же ночью, когда Павла отправили на гауптвахту, она сама пришла к писарю Горюнову. Шла по ночному военному городку, опустив глаза, стараясь не замечать часовых и дежурного по части майора Холина. Только слышала, как кто-то присвистнул, а кто-то что-то выкрикнул ей в спину.
Сережа будто ждал. Сразу открыл дверь, едва она постучала.
– Только не зажигай свет, – сказала Алла. –
– Зачем пришла? – спросил Сережа, наливая вино в стаканы. – Хочешь вернуть должок?
– Хочу вернуть мужа. – Она зябко куталась в платок. – Только побыстрее…
– Не боишься, что, наоборот, его потеряешь? Я поспорил, что придешь сегодня ко мне. При свидетелях. И они убедились, что я выиграл.
– Плевать я на них хотела! Мне жизнь Павла дороже.
– Но это – за отдельную плату, – заметил он. – А за капитанскую звездочку когда?
– Слипнется, – сказала Алла. – Ну что, раздеваться, что ли?
– Даже не верится! – помотал он головой. – Сначала продинамила, а теперь сама прибежала… Хоть выпьем сначала.
– Чокаться не будем, – сказала она, отводя свой стакан. – Да, пришла! Так раздеваться или нет?
– Это от нас не уйдет, – вздохнул он, ставя на электрическую плитку чайник.
Она с недоумением посмотрела на него.
– Ах, ну да, куда нам торопиться! Свидетели мой приход уже зафиксировали. А нам еще надо всласть поиздеваться… – Ее голос предательски дрогнул. Она всхлипнула. – Только и на тебя найдется управа, увидишь!
– Ты про этих, за воротами? – поднял он брови.
– Хотя бы, – кивнула она. – Что уж так их боишься? Целый год тебя караулят.
– Этого у них не отнять, – согласился Сережа. – Вот ты мне и поможешь.
– Я? – прижала она руки к груди. – Тебе? Да никогда!
– Ты, ты, – кивнул он. – Кроме тебя, некому.
Сережа согнулся, полез под стол, светя себе фонариком. Она невольно подумала: в самый раз бы сейчас сверху бутылкой по темечку. А он между тем приподнял половицу и вытащил оттуда завернутую в целлофан упаковку. Потом извлек на свет тюбик с шампунем.
– Эти вот, что ждут меня за воротами, дали мне его в аэропорту, чтобы пронес для них через контроль. Я был дембелем, оставаться здесь не собирался. Хотел восстановиться в консерватории, между прочим… – Он посмотрел на нее, как бы проверяя: верит или нет. – Нас, дембелей, таможенники не очень шмонали. А эти, – он кивнул на дверь, – обещали хорошо заплатить. И встали за мной в очередь к стойке, когда я согласился… А что было делать? Они мне показали, стало быть, я уже опасный свидетель. Я уже контроль прошел, а тут вдруг ОМОН набежал, и их повязали. Регистрацию прекратили, всех начали трясти. Что-то искали. Короче, я спрятался в туалет. И там посмотрел, что в этом тюбике.
– Наркотики? – спросила она.
– Если бы, – вздохнул он. – Я тоже так сначала подумал. И хотел даже в унитаз спустить…
– Чего ты от меня хочешь, не понимаю, – перебила она его. – Я тебе зачем?
– А ты не спеши, раз пришла, – спокойно сказал он, отворачивая с тюбика колпачок. Потом начал выдавливать. И она увидела вместе с шампунем тонкую нить бриллиантового ожерелья старинной работы.
И даже ахнула, прикрыв рот рукой.
– Вот я тоже… Как увидел, бегом назад в часть. Хотел пересидеть, дождаться случая. Ведь это свобода, понимаешь? Ни от кого не зависеть.