Отмороженный
Шрифт:
– Конечно, я помню… И все понимаю.
Она не могла решиться сказать ему, что его ищут, за ним охотятся, как охотился он сам за неизвестными ей людьми. Но почему-то хотелось думать, что они того заслуживают.
– Ты не одна? – спросил он.
Она ждала этого вопроса. И панически боялась его.
– Я? Одна… ты хотел приехать?
– Нет, нет, – поспешно ответил он. – Так сколько ты сможешь дать? Лучше валютой. Я снимаю квартиру, мне надо платить. Я верну.
Сейчас она должна бы задать сам собой разумеющийся вопрос: почему ты не у родителей?
Она так и не спросила. Не успела. Валера внезапно обхватил ее сзади, прижавшись горячим со сна телом. И она почувствовала что-то вроде отвращения, как от переедания чем-то вкусным.
– Это почему ты одна? – спросил Валера, стараясь отнять у нее трубку.
– Я приеду! – крикнула она напоследок и оттолкнула Валеру локтем.
Он схватился за живот, согнувшись от боли.
– Ты что? – крикнул он. В его мальчишеских глазах стояли слезы, губы дрожали от обиды. Этакий телок-переросток.
– Все! Собирайся! – приказала она. – Домой, к мамочке! Мой муж приехал, понял, нет? Валера, не будь дурачком.
– Ты же говорила…
– Мало ли что говорила… Собирайся!
– И ребята говорили. Нет у тебя мужа.
– Значит, теперь будет. Ты понял, нет? И больше не появляйся!
– А почему? – Казалось, он вот-вот расплачется.
И она не впервые почувствовала к нему нечто вроде материнской жалости. Такой всю жизнь будет нуждаться в утешении. Ее гримерша часто рассказывала ей про своего сына, как он ест, чем болеет и что нет отбоя от его сверстниц. Она уговорила директора взять его осветителем, чтобы поработал до армии. Алле было интересно на него взглянуть, когда он появился впервые. Весь кордебалет забавляло, как Валерочка опускает глаза и краснеет, если к нему обращались ослепительные женщины вроде Аллы Светловой.
Осветитель из него был ни к черту. Режиссеры на постановках срывали голос, требуя от него невозможного. Мать плакала и просила не выгонять сыночка. Однажды Алла не выдержала и поднялась к нему наверх, чтобы втолковать, как следует освещать ее, ведущую солистку, а он смотрел на нее, как на богиню, спустившуюся к нему с Олимпа.
Наверху было тесно и жарко, она невольно прижималась голым плечом к нему, чувствуя, как ей передается дрожь его чистого, юного тела. У нее едва не закружилась голова.
В театре заговорили об их близости, произошедшей после одной премьеры и последующего ночного банкета. Его мать перестала про него рассказывать и теперь приходила в гримуборную с поджатыми губами и покрасневшими от слез глазами. В общем-то она не знала, печалиться ей или радоваться. К тому же теперь Валерочку хвалили, и певички помоложе Аллы стали тоже подниматься к нему наверх.
Но сыночек, ее кровиночка, по-прежнему сгорал от любви к этой ведьме, про которую все говорили, будто она сгубила бессчетное количество мужчин. Все-таки двенадцать лет разницы, о чем она думает? Он-то себе еще найдет.
– Ты не сделал мне ничего плохого, – сказала она спокойно. – Ты хороший мальчик. Плохо поступила только я. Тебе ведь мама говорила про меня? Только честно. Говорила?
Он кивнул. Губы по-прежнему дрожали, и он даже не пытался этого скрывать. Напротив, старался, как в детстве, разжалобить. И этот отрок пойдет в армию? Его еще надо кормить с ложечки, он сам не может толком надеть презерватив… Валерочка, одним словом. Таким и останется.
– Вот так и порешим, – сказала она. – Мой муж вернулся. Я ждала его. Ты чем-то похож на него. Но только внешне. Понимаешь?
– Я убью его! – крикнул он срывающимся голосом.
Она вздохнула. Ну все ясно. Мальчик насмотрелся с детства всевозможных оперных драм. Для него не существует других геометрических фигур, кроме треугольников, в которых кто-то, ставший третьим лишним, разрешает свои проблемы с помощью кинжала. Для него, под крылом чадолюбивой и преданной театру мамы, жизнь стала все той же оперой, где он жаждал играть главную роль.
– Глупости. Никого ты не убьешь, – сказала она. – Ведь ты никогда никого не убивал? – Она внимательно посмотрела на него.
Он отрицательно помотал головой. А Паша убивал, подумала она, наверное, он очень многих уже убил. Правда, пока никого из тех, кто становился третьим. Сережу Горюнова в том числе… Хотя и мог бы. Но не захотел.
– Будь умным мальчиком, – сказала она. – Потом встретишь свою девочку, сам скажешь мне спасибо. У нас и так все очень далеко зашло. Ну же! Ну все, все… – Она отвела его руки. – Иди одевайся. Только сначала прими душ. Валерочка, ты слышал, что я сказала?
Она и душ приучила его принимать. Ребенок совсем не привык к чистоте и опрятности. Все-таки сказывается, что рос без отца.
А уж в постели – сплошной мужской эгоизм, который она с таким трудом преодолела. Всему приходилось учить, начиная с искусства освещения «действующих лиц и исполнителей».
– Договорились? – спросила она. – Ну, Валерочка, милый…
– А если он о нас узнает? – спросил он, выказав этими словами и мученическим видом некую надежду, в которую сам не верил.
Алла выдержала эффектную сценическую паузу. Пусть мальчик немного поумирает от неопределенности.
– Ну тогда… может быть. Если, конечно, не вызовешь во мне аллергии своим нытьем.
Оказывается, как немного нужно подобным ему для счастья. Его лицо вспыхнуло, стало почти младенческим, глаза засияли.
И его снова пришлось оттолкнуть, когда он полез с поцелуем.
– Ну в последний раз! – просил он. – В самый последний…
– Ну все, все. – Она оттолкнула его от себя. Причем не слишком сильно. Все-таки благодаря ему она еще чувствует себя молодой и привлекательной. И он не желает смотреть на этих расплодившихся в последнее время телок с распущенными волосами и циничными взглядами на жизнь.