Отморозок 5
Шрифт:
Ну теперь, твари держитесь! Ярость затопила мою голову, вышибая из нее все постороннее, оставляя лишь желание рвать своих противников. Вижу чью-то рязявленную в крике пасть прямо перед собой, и сразу вбиваю левый кулак прямо в зубы. Тут же, накрест, бью правой по другой роже неосторожно оказавшейся в пределах досягаемости. Держи сука! Вижу чей то сапог летящий мне в живот. Сметаю круговым блоком бьющую ногу в сторону и всаживаю мощный лоукик под опорную ногу противнику. Сбил с ног! Вдогон бью упавшего носком сапога в живот, того аж скрючивает в позе эмбриона. Еще раз. Снова поворачиваюсь и перекрываюсь локтем от размашистого бокового летящего мне в челюсть. Сам отвечаю двумя боковыми по торчащей ботве атакующего и, выпрыгивая вверх, добиваю его с колена. Получаю новый удар в голову сбоку и вымещаю всю свою ярость на последнем оставшемся на ногах сержанте, проводя ему серию жестких ударов в
Устало оглядываю помещение и вижу табуретку, которая лежит на боку около двери. Наверное, тот длинный олух, который стоял за дверью, хотел меня огреть этой табуреткой сзади по голове, но выпустил ее, когда я «приголубил» его массивной дверью. Беру табуретку, ставлю ее около стены рядом с выходом и сажусь, дожидаясь пока валящиеся на полу сержанты, жалобно кряхтя, начинают вставать. Они кидают на меня злобные взгляды, но напасть больше не пытаются. Ярость все еще клокочет вулканом у меня внутри не находя выхода. Убил бы гадов! Пусть только попробуют дернуться, я этой табуреткой просто забью их в мясо. Ощупываю внутри рта языком. Чувствую вкус своей крови, наверное внутри вся слизистая порвана и губы разбиты в хлам. Хорошо хоть зубы целы. Твари! Мне сейчас безумно хочется чужой крови. Суки! Усилием воли сдерживаю себя. Наверное, они чувствуют мою дикую злобу и готовность продолжить, поэтому собираются вчетвером около окна и тихо шепчутся. Двое включая, вырубленного наглушняк переростка, все еще лежат на холодном кафеле. Как бы я не перестарался с последним ударом по его голове. Нехорошо может выйти. Надеюсь, что в его толстой черепушке костей больше чем мозгов, и с ним ничего особо плохого не случится.
Наконец сержант Мансуров злобно выдыхает в мою сторону.
— Не думай, что мы тебя оставим в покое. Все равно поломаем. Не сегодня так потом.
— Скорее я вас поубиваю, — злобно сквозь зубы цежу ему, — причем, могу сделать это прямо сейчас. Возьму, блядь, вот эту табуретку, и попробиваю вам головы. И хрен вы отобьетесь. Всех положу на хер. Но есть другой, гораздо более лучший выход и для вас и для меня.
— Какой еще выход? — Спрашивает самый маленький сержант, тот самый которому достались сегодня кроссовки.
— Не будем доводить все до крайностей. Пусть все думают, что вы меня отмудохали. Вломили по самое не могу. Это сохранит ваш авторитет среди молодых, и даже добавит веса, что вы наглого «бурого» завалили. А дальше вы оставите меня в покое. Я через три месяца все равно свалю отсюда в часть, а пока не буду посягать на ваши права, и буду выполнять все команды, но все только по уставу. Ничего сверху, никаких «особых поручений» для «запахов» и «духов». Расходимся краями, каждый при своем, в общем.
Сержанты переглянулись и, наконец, Мансуров, уловив общее настроение, нехотя кивнул.
— Ладно, живи пока. Но обещаю, по уставу тебе не очень понравится.
— Ничего, как-нибудь переживу. — Ухмыляюсь ему разбитыми губами.
— Тогда договорились. — Улыбается в ответ окровавленным ртом Мансуров.
А он молодец, старается держаться бодрячком, хотя губы у него тоже в хлам и левый глаз сильно заплыл.
После воскресного просмотра телевизора, у нас есть два часа свободного времени. В это время можно заняться своими делами, написать письмо, почистить и выгладить в бытовке свою форму, или просто повтыкать ничего не делая. Вместе с Ромой Бергманом и Баировым Рамазаном мы идем в спортгородок. Он здесь довольно скудный: несколько отдельных турников, длинная сварная шведская стенка с наваренными наверху турниками, стальные брусья разной высоты и волейбольная площадка с натянутой сеткой. В будние дни, в условиях постоянной занятости, я выкраиваю время для самостоятельных занятий спортом только по вечерам. Рома и Рамазан составляют мне в этом компанию. Баиров тоже из нашей роты. Он коренастый, светловолосый, физически весьма неплохо развитый парень. Чем он только за свои восемнадцать лет не занимался: фехтованием, футболом, боксом, вольной борьбой, его даже каким то ветром занесло на шахматы, но это было в далеком детстве. Он весьма не глуп, и может поддержать разговор на любую тему. Рамазан призвался из Дагестана. Разговаривает он с легким кавказским акцентом, но пока он не заговорит, его из-за светлых
Мы с Рамазаном начали общаться именно на спортплощадке. Сначала он со стороны поглядывал на мои тренировки, и на то, как я натаскиваю неуклюжего как щенок Бергмана, а потом сам подошел и спросил что-то по растяжке. Я ответил. У нас завязался разговор. С тех пор мы выходим на площадку вместе. Иногда боксируем, ладошками, иногда боремся на песке, стараясь работать аккуратно. Он, честно говоря, мне не соперник, и сам признает это, стараясь побольше выспросить и узнать, а я охотно делюсь тем, что знаю и с ним и с Ромой. Рамазану это, конечно, больше идет впрок чем Бергману, потому что тело Рамазана уже развито и готово воспринимать мою науку. Ну а Роме, за то время, что мы будем здесь, хорошо бы хотя бы просто подтянуть физуху до удовлетворительного уровня среднего новобранца.
Кроме нас в спортгородок вышло еще несколько человек с нашей роты. Мы все по очереди работаем на снарядах, в промежутках между подходами, я растягиваюсь, делаю разнообразные махи ногами и работаю бой с тенью. Рамазан подсматривает и старается мне подражать, а тщедушный Рома тянется за нами. За прошедшие три недели, он уже научился несколько раз подтягиваться и довел количество четких отжиманий до двадцати. Для него это большой прогресс. Поначалу он не умел подтягиваться вообще, а отжимался на дрожащих руках, с горем пополам всего пять раз. Бергман нам как-то признался, что в школе он просто ненавидел физкультуру, предпочитая брать справки об освобождении у мамы врача поликлиники. Теперь он сильно жалел об этом. На ежедневных утренних пробежках Рома приходил неизменно последним, понижая общий результат нашего взвода, за что удостаивался косых взглядов более крепких парней. Мы с Рамазаном частенько едва не тащили его на себе. Теперь Бергман в спортгородке выкладывается по полной, не желая быть объектом для насмешек. Если не сломается, и не бросит занятия, то за три месяца учебки, я его прилично прокачаю по физухе. А дальше нас раскидают по частям. Надеюсь, его поставят на какую-нибудь хлебную должность писаря, и его служба пройдет тихо и спокойно. Ромка вообще парень хороший, но с весьма тонкой душевной организацией, не хотелось бы, чтобы его здесь поломали.
В армии более менее прилично живут либо сильные, либо те за кем стоит сила, либо нужные. Если ты умеешь что-то делать хорошо, и твой талант может быть приставлен к делу, то ты здесь точно не пропадешь. Соображаешь по электрике — хорошо, будешь чинить что-то в части, или в служебных квартирах офицеров. Сантехник — тоже самое. Понимаешь в машинах — в армейском гараже тебя встретят с распростертыми объятиями, и в обиду не дадут.
У Бергмана, к его счастью, оказался один весьма нужный в армии талант — каллиграфический почерк. Он, к тому же, еще неплохо рисует. Поэтому, как только это открылось, его сразу припрягли оформлять «Боевой листок». Это дает Роману существенные поблажки со стороны нашего сержанта Козлова Сергея — тощего, но весьма жилистого парня. Козлов был среди тех, кто пытался в первый день ломать меня в умывалке. Именно он стоял тогда с табуреткой за дверью, которой и намеревался огреть меня по кумполу. Хорошо, что ему это не удалось. С его здоровьем, он мог и проломить мне голову этим тяжелым табуретом.
Мы оба стараемся не вспоминать о том случае. Я с ним веду себя корректно, а он лично ко мне не докапывается, предпочитая дрючить весь взвод, а меня как бы со всеми заодно. Но чисто физически, он может всех тут несколько раз загнать, прежде чем я просто сильно вспотею, а наряды я тащу стоически, категорически отказываясь только мыть сортиры. Я бы и помыл, с меня корона не упадет, несмотря на мое прозвище в прошлой жизни, но здесь это «падение авторитета», а я свой заработал кровью, можно сказать. Так что, хочешь — не хочешь, приходится соответствовать.
На следующее утро после драки в умывалке, пацаны, видя мое лицо и руки, покрытые ссадинами, спрашивали меня, что случилось, но я либо отмалчивался, или говорил, что упал, когда ходил в туалет. Потом они увидели Козлова с большой шишкой на лбу, это его дверью так приложило. А потом и других сержантов, с моими отметками на лицах. Все решили, что сержанты меня все же поломали, но и я дрался до последнего. Памятуя о ночной договоренности, я туманно подтвердил это предположение, показав всем своим видом, что мне неприятно об этом говорить. Это всех странным образом удовлетворило. Проиграв сержантам, я стал таким же как все, но все таки немного «бурым». Поэтому меня перестали сторониться, приняв в свой круг, и уважать стали намного больше, ведь я хотя бы попытался сопротивляться. Это меня вполне устраивало. Надо все таки как-то налаживать общение с коллективом.