Отпуск в тридевятом царстве
Шрифт:
— Мальчик мой любимый, только живи! Мне ничего не надо, лишь бы ты снова открыл глаза и стал прежним.
Оставляя яркие черные следы на первом снегу, двое всадников приблизились к выставленным прямо на дорогу соломенным вешкам. Рядом, чуть припорошенные белым, темнели старые, брошенные кострища.
— Чего это такое? — недоуменно кивнул на вешки молодой солдат. Тот, что постарше, нахмурился, припоминая. Потом выругался и торопливо развернул коня.
— Давай назад. Нельзя дальше, — и припустил вскачь. Догнав его, молодой окликнул:
— Зачем
— Черная смерть! — не оглядываясь, рявкнул тот. — Чума! Скорее!
Через пару часов у вешек появился кутающийся в волчий мех Платусс.
— Ну все, — довольно протянул он, внимательно осмотрев свежие следы. — Молва теперь пойдет. Половину зимы к нам точно не сунутся.
Повернувшись, он зашаркал по дороге в противоположную сторону, по-стариковски тихо бормоча себе под нос.
Сияющие пылинки невесомо танцевали в узкой солнечной полоске. Луч почти касался кончика носа Бенвора, и юноша невольно задержал дыхание, потом чуть фыркнул. Пылинки перемешались, закружились быстрее, но никуда не делись. Наоборот, их будто прибыло. Оконная рама скрипнула от легкого сквозняка и приоткрылась шире, впуская больше солнца. Свежий морозный воздух быстро растекался в душной комнате, принося с собой знакомые звуки с улицы.
Солнце, пыль, холодок, голоса… До Бенвора вдруг дошло, что у него наконец-то появилось хоть что-то, помимо боли и беспамятства. Все еще не веря в это до конца, он осторожно пошевелился. Нет, боль не ушла окончательно, она все еще жила повсюду, но было и другое — свербящие раны, затекшая спина, тупой шум в голове и разламывающая слабость. Попробовав двинуть рукой, Олквин потревожил присохшую в подмышке повязку и резко втянул воздух сквозь зубы.
Рядом зашуршало, и в поле зрения появилась голова Джелайны — взлохмаченная, с отпечатком рукавного шва на щеке, с ввалившимися, красными глазами и глубокими тенями под ними. Женщина тихо ахнула, приложила руку к его лицу — на этот раз уже теплую — и вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в скомканное одеяло. Золотые пылинки кружились и садились ей на волосы, расплывались у Бенвора перед глазами в сверкающей солнечной реке.
— Раз идет на поправку — значит, больше не заразный, — заявил Танбик, входя в комнату.
— Все равно, — идя следом, устало возражала Джелайна, видимо, продолжая какой-то спор. — Надо еще все это сжечь, и это, и вымыть, и полы кипятком ошпарить…
— Сегодня же все будет сделано, миледи. А вам поспать надо. И так надоело, небось?
— Еще как, — скривилась она. — Но вам нельзя ничего трогать. Я соберу все вещи в мешок…
— Потом соберете, а Тиви сам вынесет и сожжет.
— И закопает, — настырно добавила женщина.
— И закопает, — вздохнув, согласился Танбик. — Да не буду, не буду я ничего трогать! Идите уже, вас ноги не держат.
— Да, док, — вяло усмехнулась Джелайна и исчезла из виду. Знахарь поклонился проснувшемуся Бенвору.
— Слава Богу, милорд, вы живы и выздоравливаете! А я уж, признаться, и вовсе отчаялся. Ехал спасать отравленного, а оно вон как вышло…
— Танбик, — тихо позвал Бенвор, обрывая торопливую радостную речь. — Который
— Одиннадцатый, — ответил знахарь, пододвигая низкую скамеечку. — Ну, теперь уже точно все позади.
— Кто еще заболел?
— Никто.
— Никто? — растеряно переспросил Олквин, решив, что ослышался.
— Леди Анерстрим сама за вами ходила, никого больше не подпускала. Как только нашли бубоны, она тем, кто вас трогал, велела в отдельном доме поселиться и ни с кем не видеться. А отсюда выгнала всех, еду и воду ей под дверью оставляли. Мы за нее боялись очень, каждый день стучали — жива ли еще, не слегла ли? Ругала она нас, гоняла — мне, говорит, зараза не страшна. И ведь правда, Бог охранил. Воистину, дела благие…
— Танбик, — снова перебил Бенвор, запинаясь. — Она что… одна меня выхаживала?
Знахарь закивал, поняв причину его смущения.
— Да, милорд, все одна. И таскала вас, и мыла, и горшки выносила. Бубоны вам вырезала и прижигала, всю заразу убирала. Сколько уже пожгли тут… Да вы не переживайте так. Болезнь есть болезнь. А женщины — они это еще лучше нас понимают. Кто, кроме них, младенцев растит, да стариков дохаживает? Обычное дело.
Бенвор был в ужасе. Черт, да плевать, кто бы там ни был — Даина или еще кто. Но только не Джелайна! Кажется, именно в таких случаях говорят "провалиться бы сквозь землю"? Юноша не представлял, как теперь посмотрит ей в глаза.
— Я ей вдобавок такого наговорил… — выдавил он.
— Бывает, — успокаивал Танбик. — Хворающие порой хуже детей малых. Не бросила ведь, не ушла?
Знахарь осторожно, не касаясь, осмотрел те раны Бенвора, что были без повязок.
— Эти заживут быстро. Под мышками — те большие, еще мокнут. Я трогать не буду, а то леди меня за это живьем съест, — усмехнулся он. — А ведь и правда выходит, что бубоны надо прокалывать. Я давно уже об этом лечении слышал, да только кто осмелится выдавливать такую заразу своими руками? Это ж смерть верная.
— Из Норвунда вестей нет? — постаравшись отвлечься от своего стыда хоть этим, спросил Бенвор.
— Ниоткуда нет, милорд. Дороги мы перегородили, вешки везде понаставили, костры дымные жгли. Вся округа теперь думает, что в Сентине черный мор свирепствует.
Олквин утомленно прикрыл глаза. Угроза чумы будет держать всех на расстоянии еще несколько недель. Если повезет — то до самой весны, хоть и маловероятно. Можно спокойно выздоравливать, не боясь, что под стены города вот-вот заявится стража принца. Беспокоила судьба Ланайона, но о ней можно разузнать в ближайшие дни.
Танбик встал и прошелся по комнате. Оглянулся на дверь и, кивнув через плечо, негромко заметил:
— Занятная дама. Тиви рассказывал, вы ее моим напитком откровенности угощали?
— Угу, — буркнул Бенвор, чувствуя, что засыпает.
— Я бы тоже угостил… — было последнее, что он расслышал он сквозь дрему.
Когда Олквин открыл глаза в следующий раз, рядом сидела Даина. Комната немного изменилась — исчезли все занавески, все было отмыто до блеска и пахло распаренным деревом. Но в солнечном луче по-прежнему плясали веселые пылинки, и юноша обрадовался им, как старым знакомым.