Отпусти меня

Малышева Анастасия Сергеевна

Сев, наконец, прямо, я подняла взгляд на Мишу. Который наблюдал за мной с неподдельным интересом.

— Что? — спросила я нервно.

— Ты сделала тату? — поинтересовался доктор.

Я на это только хмыкнула, мысленно проклиная свои треклятые волосы. Идея забить своё тело пришла мне в голову спонтанно. Но постепенно она крепчала, и однажды я твёрдо решила, что да, я это сделаю. Аккурат на полгода с тех пор, как мы расстались.

В тату салон меня привёз Денис. Я сказала ему, что хочу это сделать, и мужчина тут же нашёл мне мастера, который предложил эскиз, идеально отражающий мою задумку. Мой директор и в течение всего сеанса тоже просидел рядом,

наблюдая за тем, как специальная машинка протыкала мою кожу.

Идея была простая, но вместе с тем очень символичная лично для меня. Я захотела набить мандариновую дольку, запечатанную в кубике льда. Улавливаете связь? Да, это была я. Но лёд не означал, что я впала в анабиоз или что-то подобное. Это было скорее что-то вроде брони, под которой я хотела спрятать свои чувства. Почти похоронить. Заморозить.

Был у этого еще один смысл, о котором я потом призналась Карине, которая мою идею, мягко говоря, не оценила. Я хотела помнить. Всё, что было у нас с Мишей. Не только потому, что со временем поняла, насколько потрясающими и нежными были наши отношения. Я сделала это для того, что помнить, и впредь не допускать такой же ошибки. Не подпускать никого настолько близко, не растворяться в человеке. Не любить.

Денис после сеанса со смешком говорил, что ждал от меня криков, слёз — хоть какого-то намёка на то, что мне было больно. Но мне не было. Честно — я не почувствовала ничего. Колоть было решено на шее — прямо за ухом. Не знаю, почему — мне просто понравилось это место. Я думала, что это будет похоже на агонию и даже подумывала об анестезии, но мастер сказал, что от этого картинка может получиться не такой яркой, и я передумала.

Вся правда в том, что мне понравилось. Было действительно не больно — в какой-то степени это было даже приятно. Видимо, поэтому, ни один мускул на моем лице не дрогнул за время двухчасового сеанса. Я сидела, полностью растворившись в своих мыслях. И видела не сидевшего напротив Дениса — нет, рядом со мной стоял он. Миша. Я чувствовала малейшее движение иглы, и с каждой линией, что появлялась на моей коже, я ощущала, как воспоминания словно запечатываются. Каждое прикосновение, слово, жест, поцелуй, каждая наша ночь, свидание, признание, обещание — всё это вместе с краской входило под мою кожу, чтобы остаться там навсегда. Как горящее клеймо, говорящее о том, насколько болезненной может быть любовь. Как сильно могут ранить даже самые, казалось бы, близкие люди. И как важно не позволять себе погружаться полностью в другого человека. Что нужно уметь вовремя сказать себе «стоп».

Сфокусировав взгляд на Мише, я пожала плечами:

— Как видишь.

— Мандаринка во льду. Интересное решение, — задумчиво протянул доктор.

— И весьма символичное, — прохладным тоном отозвалась я.

— Да, я это почувствовал.

Затем мы, наконец-то, перешли к делу. Изучив все бумажки, что я щедро предоставила, Павлов похвалил меня и сказал, что в целом, волноваться не о чем, и я могу себе иногда позволять отклоняться от диеты. Без фанатизма, разумеется.

— Раз в неделю ты можешь даже картошку фри со своим любимым горчичным соусом есть, — заметил Миша, записывая что-то в моей карте, — Двойным, — чуть подумав, добавил он.

Моя идеально нарисованная бровь взлетела вверх:

— Удивлена, что ты помнишь.

— Обижаешь, — улыбнулся мужчина, — Я ведь привозил её тебе из Макдональдса, когда тебе было лень готовить. С клубничным молочным коктейлем.

— Это не объясняет тот факт, что ты не выбросил это из своей головы, — парировала я, добавив с

гаденькой интонацией, — Как, например, меня.

Вздохнув, Миша поднял на меня взгляд:

— Маша…

Но я не дала ему закончить мысль, поднявшись на ноги:

— Не надо ничего говорить. Я переборщила, знаю. Если мы закончили — я бы хотела уйти.

Кивнув, мужчина кивнул мне на дверь и вышел вслед за мной. Он был настолько галантен, что даже проводил меня до стойки регистрации, где сидела и улыбалась своими наверняка ненастоящими, идеально белыми зубами, Виктория.

Павлов передал девушке какие-то бумажки, а затем повернулся ко мне, протянув справку:

— В целом, вы здоровы, Мария Андреевна, но я бы хотел, чтобы вы прошли еще пару обследований уже здесь, у нас.

— Что-то не так? — уточнила я, убирая бумажку в сумку.

— Состояние среды удовлетворительное, но не идеальное, — объяснил мужчина, — Вы ни на какую диету не садились?

Я пожала плечами:

— Вроде бы нет. Разве что от мяса отказалась. Это могло повлиять?

— Вполне, — кивнул Миша, — Точно скажу после обследования.

— Ладно, — махнула я рукой, решив, что хуже уже всё равно не будет, — Мой номер у вас записан, доктор?

Услышав эти мои слова, Вика, которая до этого была словно погружена в свой собственный мир, встрепенулась. Подняв на меня свои глаза-блюдца, она прощебетала:

— Ой, а что, вас должны вызвать? Мне нужно куда-то вас записать?

Прежде чем я ответила, Миша покачал головой и мягким тоном заметил:

— Это было сказано не тебе, Вика.

— Да, это было сказано не вам, — подтвердила я слова дока.

Два с половиной года назад, у нас состоялся точно такой же диалог, когда я выходила из клиники. Он был идентичен до последнего звука. С той только разницей, что в прошлый раз в моём голосе звучали игривые нотки, а в этот — лишь сталь, закалённая льдом.

Кивнув обоим на прощание, я поспешила в сторону выхода. Но не успела я сделать и пары шагов, как меня остановили. Миша, нагнав меня, коснулся моего локтя, вынуждая остановиться и развернуться.

— Что? — процедила я недовольно, чувствуя, что еще немного — и меня разорвёт.

Поймите меня правильно — я провела более сорока минут наедине с мужчиной, которого когда-то очень сильно любила. Так сильно, что когда он ушел — я оказалась буквально уничтожена. Мне пришлось собирать себя по крупицам, пытаясь научиться жить в этом странном, чужом мире, в котором его уже не было. И в какой-то момент я смогла убедить себя, что мы больше никогда не увидимся. Но вот, я сидела напротив него, слушала его мягкий, с бархатными нотками голос, который вещал мне о каких-то кислотах, балансе и прочем. И при всём этом, я старательно гнала от себя назойливые воспоминания о том, как он говорил мне совершенно иные вещи. Порой — весьма неприличные. Как я краснела, смущалась, но подсознательно хотела слушать их снова и снова.

Моя выдержка за годы так и не стала железной. У неё были пределы. И я понимала, что если не окажусь от Миши как можно дальше — случится что-то ужасное. Что-то, о чем я потом пожалею.

— Маша, моя смена уже закончилась. Может, я подвезу тебя?

Простите, что? Нет, не так. ЧТО?! Да, вот это верная интонация. Михаил Павлов, этот грёбаный доктор, который на два года словно умер, а потом воскрес и начал шевелить палкой осиной гнездо под названием «чувства Маши», предложил что?!

Уняв сердце, которое с неожиданной силой заколотилось, словно желая пробить нахрен грудную клетку, я прищурилась и спросила, понизив голос: