Отпусти народ мой...

Левитес Ирина

С крыльца поликлиники уже успели раскидать сугробы. Смутный силуэт, неузнаваемый под вбившимся в одежду снегом, махал деревянной лопатой, пробивая тропинку. В вестибюле было пусто, лишь лужи на кафельном полу свидетельствовали о том, что кое-кто из сотрудников уже сбивал снег с пальто и шапок.

Нина позвала хоть кого-нибудь, но ее голос неожиданно звонко прозвучал в пустом коридоре. Не сдерживаемое всегдашней спрессованной сутолокой эхо свободно оттолкнулось от стен и пошло гулять вдоль кабинетов.

А потом завизжала-заскрипела пружина, и дверь

начала гулко хлопать: один за другим приходили озябшие сотрудники и первым делом торопились согреться чаем.

Из регистраторов в поликлинику добрались только Нина и старшая — добродушная Вера Ивановна, вечно опекающая своих подчиненных. По возрасту она им в мамы годилась, поэтому девочки не обижались, когда старшая на них покрикивала.

В поликлинике было непривычно малолюдно. Из пациентов приходили лишь те, кому нужна отметка в больничном листе. Хотя, по Нинкиному разумению, такая ответственность была явно преувеличенной — могли бы явиться, когда метель закончится, никто бы с них голову не снял.

Нина с Верой Ивановной принялись подклеивать обветшавшие карточки. Обычно до таких ремонтно-косметических мероприятий руки не доходили. А тут и руки дошли, и поболтать можно было спокойно обо всем подряд, прежде всего на вечную тему погоды.

— Ох и дует, — бросив взгляд в окно, меланхолично констатировала Вера Ивановна.

— Да. Сильно метет, — подтвердила очевидность метеорологических сюрпризов Нина. — Света из своего района наверняка выбраться не может. Там пока переулок расчистят — два дня уйдет. Ей даже до Сахалинской не дойти.

— Не понимаю, чего ты с ней возишься, — недовольно проворчала старшая. — Что это за дружба такая? Даже странно. Что между вами может быть общего?

— Вы о чем? — оторопело вымолвила Нина, совершенно не ожидавшая таких странных речей. Света считалась одной из лучших сотрудниц: ответственной, добросовестной, аккуратной, а главное — все успевающей.

— Неужели не понимаешь? — иронично протянула Вера Ивановна, поджав губы. — Русская девочка дружит с кореянкой. Ну ладно, на работе общаетесь. Но ведь вы постоянно вместе.

— Не вижу ничего плохого в нашей дружбе! — вспылила Нина. — Я, между прочим, друзей не по национальности выбираю. А Света в тысячу раз лучше многих!

«В частности, вас, Вера Ивановна» — хотела добавить Нина, но, учитывая разницу в возрасте, постеснялась. Старшая, почувствовав недвусмысленный отпор, спохватилась:

— Ой, чего ты обижаешься? Никто твою Светочку не трогает. Если бы все так работали, как она…

Но Нина уже не могла остановиться. Больную тему в ее присутствии вообще трогать было нельзя, поэтому она продолжила:

— И я не русская!

— А кто ж ты? Китаянка, что ли? — добродушно рассмеялась старшая.

— Это смотря с какой стороны. Если о языке и культуре — тогда, конечно, русская. А по паспорту — еврейка.

— Вот те на! — растерялась Вера Ивановна и озадаченно посмотрела на Нину. — Какая с тебя еврейка?

— Обычная. Хотите, паспорт принесу?

— Ты мне голову не морочь. Во-первых, евреи

чернявые. Как цыгане. А во-вторых, они хитрые и жадные.

— И много вы евреев в своей жизни видели? — развеселилась Нина, и не подумавшая обижаться на это наивное простодушие.

— Погоди. Сейчас соображу, — задумалась Вера Ивановна. — О! Доктор Друтман. Окулист.

— Все? — весело уточнила Нина. — Еще меня посчитайте.

Старшая растерянно уставилась на Нину. Под жестким начесом, свернутым в «бабетту», почти ощутимо для постороннего взгляда шла мучительная работа мысли. Это была трудная минута. Взгляды и устои рушились. Мироздание дало трещину.

— А еще кто из евреев? — проявила любознательность Вера Ивановна.

— Из знаменитых — Левитан, Пастернак, Эренбург, Мейерхольд… — Нина начала перечислять длинную череду имен, но тут ее прервал знакомый веселый голос:

— Привет, рыжая!

В окошке улыбалась исхлестанная колючим снегом до красноты счастливая физиономия Сереги Пастухова, бывшего одноклассника. В школе он постоянно находился в пределах видимости, и Нина привыкла к его неизменному присутствию. Когда он исчез, даже чего-то не хватало.

— Привет! — обрадовалась Нина. — Куда ты делся?

— Грызу гранит науки во Владике, в универе. Покоряю биофак.

— Молодец! Нравится?

— Еще бы!

И Сережка принялся рассказывать байки о веселом студенческо-общежитском житье, перемежая их восторженными рассказами о приморском городе в целом и перспективах биологии в частности.

— Я вот на каникулы прилетел, еще вчера. Если б на день задержался — хана! Аэропорт закрыли. Ну и погодка! — Он восхищенно покрутил головой, так что длинные, до плеч волосы, обычно свивавшиеся в крупные кольца, закачались мокрыми сосульками.

К слову, из-за шевелюры его вечно ругали учителя и вызывали в школу мать, а раз даже прорабатывали на комсомольском собрании. Но Серега медно-красные волосы берег, а Нину, словно в насмешку, называл рыжей, хотя ее волосы были обычного пепельного оттенка.

— Я думал, ты в Москве. А вчера встретил наших, говорят — ты в поликлинике. Случайно мимо проходил: дай, думаю, зайду. Посмотрю на подругу дней моих суровых, голубку дряхлую мою…

Нина слушала этот треп, шитый белыми нитками. Как же, шел он мимо совершенно случайно. Ну сказал бы прямо, что хотел повидаться, что такого? Она сама страшно рада его видеть. Даже соскучилась. И будет кому до дома проводить в эту жуткую пургу.

* * *

В родном доме жизнь была суматошной, совсем непохожей на размеренную киевскую, в которой царил тщательно выверенный устоявшийся порядок и каждая вещь знала свое место. В новой четырехкомнатной квартире, куда они недавно переехали, бушевала стихия. Двери всегда были открыты настежь, причем зачастую в прямом смысле. Утром, обнаруживая незапертый замок, поднимали шум в поисках виноватого. Но разве ж его сыщешь? Друзья-приятели, знакомые, сослуживцы — все тянулись к Ольге Борисовне, несмотря на свой юный возраст.