Отрава
Шрифт:
– А что потом?
– Взяла такси и поехала домой.
– И приехала сюда в четверть второго.
– Я не смотрела на часы. Хочешь выпить?
– Нет.
– Там нет яда, можешь не волноваться.
Уиллис долго молчал, сжав руки и склонив голову.
– Карелла будет искать мотив, – сказал он наконец, как бы про себя. – Трое из твоих близких друзей убиты, и он захочет узнать... – Неожиданно он поднял голову. – Может быть, ты мне не все рассказала?
– С той минуты, как я вошла, до минуты, когда...
– Я говорю не о времени,
Она непонимающе смотрела на него.
– Может быть, эти трое знали что-нибудь о тебе, что могло бы...
– Нет.
–...О чем ты мне не рассказала?
– Я рассказала тебе все. Никто из них ничего не знал о моем прошлом.
– А Эндикотт? Он знал, что ты была проституткой?
– Нет.
– Что он знает?
– Только то, что я рассказывала и другим. Я жила в Лос-Анджелесе, жила в Хьюстоне. Ездила в Мексику. Жила в Буэнос...
– Ты никогда не рассказывала мне про Мексику.
– Я уверена, что говорила о Мексике.
– Нет. А они знали, что именно ты делала во всех этих?
– Я сказала, что у меня богатый отец.
– То же самое, что говорила и мне.
– Да. Сначала. Но затем я рассказала тебе все. Ты же знаешь это, Хэл!
– Ты в этом уверена?
– Да.
– Потому что, если ты что-то скрыла...
– Нет, ничего.
–...И если это хоть как-то связано с тем, что случилось с ними...
– Нет.
–...Карелла все равно узнает. Он очень хороший детектив, Мэрилин, и он обязательно все выяснит.
– Я рассказала тебе все, – повторила она.
Наступило молчание.
– Все, что тебе надо знать.
– Что еще я не знаю, Мэрилин?!
Она не ответила.
– Что еще, Мэрилин? А Мексика?
Она подошла к бару, добавила в свой стакан льда и, подлив джина, вернулась на свое место.
– Почему бы нам не пойти наверх, в спальню? – спросила она.
– Нет.
Они продолжали смотреть друг на друга.
– Расскажи мне, – произнес он.
В Хьюстоне Мэрилин поначалу работала танцовщицей, как она выразилась, «без верха», в одном из заведений на Телефон-роуд. В ее обязанности входило подсаживаться между выступлениями к посетителям и выставлять их на бутылку дешевого шампанского. С каждой купленной бутылки она получала комиссионные. Иногда ей приходилось позволять себя потискать. Помяв грудь, попку они охотнее покупали шампанское. Позже она узнала, что кое-кто из работавших там девушек оказывает и более интимные услуги, подрабатывая руками, в кабинках мужского туалета. За каждый такой «сеанс» платили по десять баксов. Она тоже стала этим заниматься.
В заведении было фортепиано, и тот парень частенько приходил и иногда играл джаз. Хороший парень, он никогда не водил девушек в мужской туалет, смотрел только, как они танцуют, играл на фортепиано, заказывал в баре кое-какую выпивку и уходил. Он приходил два-три раза в неделю, и вскоре она поняла, что он положил на нее глаз. Однажды они разговорились, хотя парень был довольно застенчив, и он рассказал ей, что
Она стала с ним спать – кажется, это случилось во время их третьего свидания. Месяца через три после того, как они стали встречаться, он сказал ей, что она теряет огромные деньги, делая это бесплатно. В Хьюстоне можно зарабатывать кучу баксов – здесь все время проходят конференции и съезды нефтепромышленников, почему бы ей не попробовать? «Что попробовать?» – спросила она. «Попробовать получать за это деньги, – сказал он, – сотню баксов за один раз».
Его предложение стоило обдумать.
Она зарабатывала около двухсот пятидесяти, тряся попкой и сиськами на сцене, примерно еще сотню – за шампанское и еще около сотни за «ручную работу». Этот пианист сказал, что она сможет заработать столько же денег за одну ночь, даже после того, как он вычтет свои комиссионные за организацию встреч с теми, кто в этом заинтересован, он знает множество парней, кто интересуется этим делом.
Итак, после шести месяцев пребывания в Хьюстоне она поддалась на уговоры сладкоречивого пианиста.
Месяц спустя его зарезали во время драки в баре, и она стала работать на Джо Сиарта, державшего небольшую «конюшню» из трех девушек. Он был не таким уж плохим сутенером. Никогда не бил своих девушек, хотя многие подобные типы считают, что только битьем можно заставить девушек работать как следует и подчиняться хозяину, и лупят их, как лупил ее тот парень в Лос-Анджелесе.
Когда ее впервые задержали, она перепугалась до смерти. В Техасе проституция – если это первое задержание – считается мелким правонарушением и наказывается штрафом, не превышающим тысячи долларов, или же тюремным заключением на срок не больше 180 дней, или и тем и другим. Она больше всего боялась, что ей придется просидеть в тюрьме полгода. Однако судья попался весьма снисходительный и принял во внимание ее юный возраст – ей было только семнадцать; Сиарт, не говоря ни слова, заплатил штраф в пятьсот долларов, и она снова была свободна, как птичка, однако сильно напугана.
Сиарту она сказала, что ей нужен отдых.
Он посмотрел ей прямо в глаза – любой другой сутенер выбил бы из нее эту дурь моментально – но этот сказал: «Конечно, Мэри Энн, отдохни немного», однако, несомненно, отлично понимал, что она надумала удрать.
Она и сама не знала, куда поедет, когда уезжала из Хьюстона, не знала, где приткнется, поэтому обратилась с просьбой о паспорте, на случай, если окажется в таком месте, где понадобятся документы, и это была ее самая большая ошибка. Она получила свой паспорт, несмотря на единственное задержание по статье 43.02, – паспорт на имя Мэри Энн Холлис с черно-белой фотографией семнадцатилетней хорошенькой блондинки, улыбающейся в объектив. Там, где надо было указать род занятий, она написала «учительница».