Отражение звезды
Шрифт:
Несколько дней Мирон выкарабкивался из тесного плена жутких видений, рвался из душившего его кокона, боролся с лихорадкой и болью, ломавшей и раздиравшей тело. Сквозь мутную пелену бреда являлись ему то старик с седыми космами и перьями на голове, то старуха с темным, как старый корень, лицом. Старик мельтешил, точно мошкара над фонарем, окуривал Мирона пахучим дымом, подскакивая и кривляясь, стучал в бубен, звенел бубенцами на одежде, что-то хрипло бормотал…
Сполохи огня метались по стенам, извивались в пляске уродливые тени… Низко
Но однажды вместо отца привиделась Айдына. Она шла к нему через заросший ромашками луг. Тот самый, на берегу Дона, с ласковой травой, не успевшей выгореть под палящим солнцем. Там, на пару с Захаркой, они до одури гоняли толстых сурков. Стоя столбиком над норой, зверьки громко свистели, предупреждая об опасности, и всегда успевали скрыться под землей прежде, чем их настигали юные охотники. Чуткие стрепеты с дребезжащим криком «Пржи! Пржи!» взлетали из ковыля или со всех ног улепетывали в овсы. Но неудачи не огорчали друзей. Они тут же находили новые забавы. Ловили кузнечиков и стрекоз, убегали от грозных шмелей и отправляли в полет, вставив в брюхо соломинку, кусачих оводов. А повзрослев, скакали взапуски на лошадях, вспугивая перепелов и дроф, или подглядывали из кустов за купавшимися девками…
Белые меловые кручи, теплая, как матушкины руки, донская водица, желтые кувшинки в заводях… Девки называли их кубышками. Заткнув подолы юбок за пояс, они заходили в реку и собирали цветы, весело перекликаясь… Их молочно-белые ноги, круглые колени, полные бедра приводили в непонятный трепет двух проказников. Сладко томилась душа, чего-то хотелось, но чего именно – понимание пришло позже… Но с Айдыной все было по-другому. С нею он забывал дышать, а расставание и вовсе рвало его сердце на куски.
Даже в бреду он задыхался от любви к ней. Белое платье, словно сотканное из утреннего тумана, струилось, как дым над очагом, обволакивая тело Айдыны. Оно сияло тысячами алмазных брызг, сверкало и переливалось, точно роса под солнцем. А на руках она держала младенца. И на миг Мирону показалось, что сама Пречистая Дева идет к нему, но не такая, какой он привык видеть ее на иконах, – бесплотная, кроткая, излучающая печаль… Нет, он увидел языческую богиню-Мать – сильную, ловкую, смелую. Без капли печали в глазах. Напротив, они горели счастьем и улыбались…
– Айдына, радость моя… – прошептал Мирон спекшимися от жара губами и потянулся к ней всем телом.
И почувствовал, как прохладные ладони коснулись его лица. С трудом разлепил веки. Мутное, дрожащее пятно над ним приобрело четкие очертания. Вправду, Айдына! Как она здесь оказалась? Или опять перед ним видение? Протяни руку и ухватишь воздух?
– Айдына, – снова позвал Мирон, не узнавая своего голоса – тихого и слабого, дрожавшего, как у немощного старика.
– Молчи, – ее ладонь накрыла губы. – Тебе
– Духи болезни? – он улыбнулся. – Уже не вернутся! Я их напугал!
Айдына тихо засмеялась.
– Ты меня напугал. Я просила Аппаха изгнать духов болезни. Он камлал три дня и три ночи, чтобы трясучка оставила тебя. А Ончас поила тебя травами. Смотри, твоя рана почти зажила. Я промывала ее каждый день смольевой водой и прикладывала листья бадана!
– Я попал в ловушку на тропе. Твои люди постарались? – спросил Мирон, отрывая голову от подушки и не чувствуя ставшего привычным головокружения.
Айдына усмехнулась и пожала плечами.
– У меня не хватит воинов, Мирон, чтобы расставить их на тропах, что ведут в наши земли. Воины – не сторожа. Они должны защищать народ Чаадара от врагов. А врагов много вокруг. Орысы тоже наши враги. Вы пришли к нам без спроса, ведете себя, как хозяева.
– Мы – не враги, – тихо сказал Мирон и коснулся ее руки. – Сибирь – велика, здесь всем довольно места.
Айдына покачала головой.
– Если вы не враги, то зачем забираете то, что принадлежит нам? Ваша земля далеко, и мы не приходим туда, не строим свои юрты, не пасем скот, не заставляем принимать нашу веру…
– Время сейчас такое, – не сдавался Мирон. – Если русские разрушат остроги, уйдут из кыргызских земель, здесь мигом объявится богдыхан, а с ним многие тысячи воинов. Тогда вы не только рухляди лишитесь, но и своих голов. Вас сгонят с родовых земель, заставят молиться маньчжурским богам.
– Кыргызов трудно убить! – Айдына гордо вскинула голову. – Многие хотели покорить наш народ, но у них это плохо получалось. Завоеватели приходили и уходили, а мы оставались. Платили дань, но никто не выгонял нас с наших земель, не отбирал наши жизни.
– У вас их и сейчас никто не отбирает, – тяжело вздохнул Мирон, поражаясь упрямству Айдыны. Молода еще, потому не понимает очевидного.
Спор отобрал и те малые силы, которые с трудом возвращались к нему. Мирон упал головой на подушку. Глаза закрывались, но он, хоть и с трудом поднял веки, сказал едва слышно:
– Пускай я твой враг. Но этот враг любит тебя! Не оставляй меня!
Айдына рассмеялась, затем крикнула:
– Иди сюда!
Эти слова явно относилось не к нему. Раздались мягкие, осторожные шаги. Мирон уже не видел, кто вошел в юрту. Цепляясь за Айдыну, как сухая трава цепляется корнями за землю под порывами ветра, он боялся, что снова впадет в забытье. Ее руки были мостиком между смертью и жизнью, между прошлым и настоящим. Но ее пальцы выскользнули из его ладони.
Мирон хотел крикнуть: «Не уходи!» – но пересохшее горло вытолкнуло всего лишь: «Не-е-е…» И он зашелся в кашле.
– Э-э-эх! Мирон Федорович! – раздался чей-то смутно знакомый голос. – До чего ж вас лихоманка довела!
Под голову ему подсунулась твердая мужская длань с бугорками мозолей, а к губам прижалась какая-то посудина. И полилась в рот живительная влага – кисловатая, с молочным привкусом…
«Кумыс!» – подумал Мирон и вновь погрузился в трясину видений…