Отражения нашего дома
Шрифт:
Эман приближается ко мне на шаг.
– Ты правда не знаешь? – шепчет мне на ухо.
– Видимо, нет. – Отвечаю ей самым непроницаемым взглядом. – А что такого знаете вы?
– Я…
Позади нас гремят взрывы. Старший брат падара запустил несколько праздничных фейерверков. Вся семья Рахмат, все восемь человек, радостно вскрикивают и хлопают в ладоши. Музыка нарастает и ревет уже на весь дом. Мы с Эман смущенно переглядываемся. У входа на задний двор зажигают бенгальские огни. Все выстраиваются в две шеренги, соединив руки в арку.
– Что тут происходит?..
Немногочисленная семья отца всегда
Щебет моей тетушки переплетается с грохотом музыки. Под эту какофонию, раздающуюся с заднего двора, появляются двое – падар и какая-то женщина в длинном голубом платье.
Я вижу, как она держит падара за руку, и для меня наступает тишина. Мир плывет. Потом он целует ее в щеку, и все возвращается – звуки, краски, все.
Пальцы вцепляются в браслет, крутят и крутят его. Пытаюсь перевести дыхание, не упасть в обморок. Упрямо считаю – только это и держит меня на плаву.
Один, два, три…
Мы – мадар, падар и я – летим во Францию. Самолет готов к взлету. Мадар опускает голову на плечо падара, они держатся за руки, переплетя пальцы. Он целует ее волосы. Мы счастливы.
Четыре, пять, шесть…
Мы с мадар стоим в Самнере. Она кричит, падает на колени, роняет бумаги о разводе, они рассыпаются. Она смотрит на обручальное кольцо, которое теперь придется снять.
Семь, восемь…
– Нет, – шепчу я и падаю наземь, внезапно перестав чувствовать ноги. Передо мной безжалостно разбиваются вдребезги все воспоминания о том, какой была моя семья. – Нет, это должно быть не так. – Бумаги всегда можно сжечь, слова всегда можно отбросить, забыть, простить. Но это?
– Сара! – слышатся где-то неподалеку взволнованные крики Эман и Махи. Они пытаются меня поднять, но я их почти не чувствую. Я вообще почти ничего не вижу.
И когда мои глаза наполняются слезами и сквозь их пелену проступает сияющее лицо падара – он протягивает мне руку, призывая встать рядом с ними, – я вдруг все понимаю. Вырываюсь из рук двоюродных сестер и впиваюсь пылающим взглядом в улыбающееся лицо падара.
Посылаю в наш групповой чат сигнал SOS. Никакой счет меня здесь не удержит.
Глава 20
То ли было это, то ли не было. Жили-были мальчик и девочка. Разделенные временем, войной и океаном. Но, вопреки препятствиям, они нашли друг друга в маленьком пригороде на Лонг-Айленде. Судьба явилась к ним в облике дочери.
Им было суждено жить счастливо вместе, втроем. Им было суждено воплотить американскую мечту, начать новую жизнь вдали от трудностей и боев. Но, вероятно, дочь напрасно верила в покой и предназначение, если над ними мрачной тенью нависала война. Всегда.
Моя Фариба-амма спешит ко мне, помогает встать на ноги.
– Полно, полно, не надо устраивать сцену, – ласково говорит она и приглаживает мне волосы.
Ее слова взрывают во мне глубоко скрытую бомбу. Чувствую, как скрипят, просыпаясь от спячки, мои боевые доспехи. Они со щелчком застегиваются на мне и выпускают фонтан накопившейся ярости.
– Но кто-то же должен ее устроить, – ору я.
Кто-то включает музыку еще громче. Классика. Откидываю
Эман, старшая из двоюродных сестер в нашей крохотной семье, берет на себя привычную роль миротворца.
– Я понимаю твои чувства, но давай потерпим хотя бы один вечер. Поговорим об этом позже. – Она лучится теплом, подталкивает меня в плечо. А остальная семья радостно встречает новую женщину. От бесконечных «поздравляем» и «приятно наконец-то познакомиться» меня тошнит.
– Это что, шутка? О чем тут говорить? – кричу я, вскидывая руки. – Когда? Когда мне будет сорок лет? Разве мы выросли не в одной семье? – С моих губ срывается смех, и я вижу, что в осанке Эман сквозит неуверенность.
– Biz qitaylig na’aram bolmasin bizdan [1] , – говорит Маха Эман.
– Khai salom aytip kegan qitaylig [2] , – парирует Эман.
И сейчас, в этот миг, я остро ощущаю стену отчуждения, отделяющую меня от родственников с отцовской стороны. Хотя у нас у всех смешанная кровь – мы не чистые узбеки и не чистые афганцы, – естественно, в нашем доме преобладают язык и обычаи моей матери. Маха и Эман знают это. Они знают, что по-узбекски я еле-еле могу связать пару слов, что этот язык выветрился из моей ДНК, однако это не помешало им перейти на свой родной язык.
1
Мы же китайцы, какие могут быть обиды.
2
Ага, привет китайцам.
Глядя на их идеально правильные лица, на идеально выверенную реакцию, на идеальное благовоспитанное спокойствие, я чувствую себя как рыба, вытащенная из воды.
– Мне здесь не место. – Смотрю на этих людей, и они мне кажутся скорее незнакомцами, чем кровной родней. – Я не… – Гнев ускользает, и я стараюсь ухватиться за что угодно, лишь бы сильнее раздуть пламя.
– Фариба-апа, Маха-джон, Эман-джон, Bize tana qoyasalarma [3] , – слышится холодный голос падара. – Gapim bor qizimga [4] .
3
Оставьте нас.
4
Я сам поговорю с дочерью.
Женщины кивают и уходят, мы с падаром одни в центре урагана.
– Ты же знаешь, мне не нравится, когда ты при мне переходишь на другой язык, – бормочу я, копаясь в телефоне. Не хватает сил взглянуть на отца. – По-твоему, мне от этого станет лучше?
– Сара, ты давно знала, что в моей жизни появился новый человек. Я пытался объяснить тебе, но ты не отвечала на звонки, и ты сама знаешь, как твоя мать относится к текстовым сообщениям. Это никакой не сюрприз, и я думал, ты все поймешь из нашего разговора. – Падар опять раздраженно вздыхает. – Хотя бы подойди поздороваться. Я тебя так не воспитывал.