Отражения нашего дома

Заргарпур Диба

Ну почему здесь такая красота, когда у меня на душе так гадко?

Минуты утекают одна за другой. Рассеянно ловлю себя на том, что считаю секунды в ожидании, пока Сэм нарушит молчание.

«Это что у нас, шутка такая?» – хочется мне спросить, когда пять минут абсолютной тишины превращаются в десять. «Посмеяться. Поссориться. Повторить. Посмеяться. Поссориться. Повторить».

«Какие уж тут шутки», – шепчет тихий голос, и я беру себя в руки.

Мы останавливаемся. Сэм перестает крутить педали. Я ощущаю тяжесть его взгляда и – что-то новенькое – напор

его решимости. Упрямо не поднимая глаз, смотрю в темную воду. Оттуда мне подмигивают звезды. Ловлю себя на том, что задержала дыхание, ожидая, что появятся предательские тени, но их нет.

– Я могу растянуть эту игру хоть на всю ночь, если тебе угодно. – Водный велосипед вздрагивает, Сэм откидывается на спинку и кладет руки за голову (это мне так кажется – нет-нет, я не кошусь на него краем глаза). Упирается ногами в борт.

Я ничего не могу поделать. Смотрю, и в груди разверзается бездна.

На краткую наносекунду наши глаза встречаются. Тьфу ты, черт.

И впервые в жизни разговор начинаю я.

– Интересно, как они догадались прийти сюда. – Облокачиваюсь на борт. Пальцы скользят по темному отражению мадар, падара и меня. Мне тогда было три года.

Мы медленно движемся по воде. Реальность сплетается с воспоминаниями.

С незапамятных времен эти мгновения были надежно заперты под сводами моего детства. Они принадлежат прошлому, временам, когда мадар и падар не ссорились. И я спрятала их, чтобы сохранить. На факультативе по психологии учительница рассказывала, что воспоминания – как рябь на воде. Мы считаем их прочными, неизменными, твердыми предметами, которые можно при желании потрогать и подержать. Но на самом деле чем чаще мы возвращаемся к ним, тем сильнее они искажаются.

И теряют надежность.

Поэтому я спрятала их под замок и забыла. И отдала ключ от этих воспоминаний только одному человеку.

– Маттин прислал сигнал о помощи. Разве я мог отказать другу в трудную минуту? – Сэм потягивается, чешет кончик носа. Делает вид, будто расслаблен, но его выдают плотно сжатые челюсти. – И, честно говоря, отчаянные времена требуют отчаянных мер, ты не находишь?

– Например, отчаянных речей в заброшенных домах, – бормочу я, опираясь локтем на пластиковый борт.

– Или отчаянных планов бегства от внезапно явившихся отцовских пассий. – Сэм приподнимает бровь. – Ты хоть раз посмотрела ей в лицо?

– Нет. – Вытираю руку о платье и хмурюсь. – Но представляю ее себе сущей уродиной.

– Почему?

– Потому что только уродина может без зазрения совести преследовать женатого человека. – Сбрасываю кроссовки, свешиваю ноги за борт, оказавшись спиной к Сэму. Болтаю ногами, и теплая вода кажется бальзамом.

– Откуда ты знаешь, что ее не мучает совесть?

Оборачиваюсь и сердито смотрю на Сэма.

– Ты на чьей стороне?

– Я объективная третья сторона. – Он трет ладонью голову. – Мне вот что интересно: откуда ты все это взяла, если ни разу не поговорила с ней?

– Потому что, если бы ее вправду мучила совесть, она бы не появилась сегодня на празднике, – неловко объясняю

я. Снова отворачиваюсь к воде и перебираю пальцами браслет. – Я бы не хотела, чтобы это произошло.

– А чего бы ты хотела? – Лодка опять покачивается, и я чувствую, как Сэм придвигается ближе. – Если бы мир был идеальным.

Прикусываю губы, надуваю щеки. В воздухе вокруг нас со свистом взлетают одинокие фейерверки. Куда ни глянь, на все триста шестьдесят градусов вспыхивает свет и вьется дымок. В его прядях я вижу нас с Сэмом. Мы сидим на холоде, скрестив ноги, и смотрим, как на другой стороне улицы ссорятся силуэты моих родителей. Я чувствую теплые объятия родителей Сэма – они уводят нас на чашечку горячего какао с пончиками. Моргнув, прогоняю видение, и прежнее гадостное чувство снова поднимает голову.

Потому что то, чего я хочу, давным-давно осталось позади.

В месте, где я впервые испытала счастье, говорю:

– Я бы все отдала, что угодно сделала бы, кого угодно предала бы за то, чтобы вернуться в прошлое. – Горблюсь, обхватываю себя руками, волосы окутывают лицо, будто занавес, ноги все так же болтаются в воде. – Если бы было можно, я бы осталась там навсегда.

– Сара, это не реальность. – Мне на плечо ложится теплая рука Сэма. Легкая и неуверенная. – Нельзя жить только в своих мыслях.

– Думаешь, я этого не знаю? – Моргаю, стряхивая слезы, и вытираю под глазами. – Думаешь, я не понимаю, как нелепо это звучит? – Нервы натянуты до предела, сижу как на иголках. В крови бурлит адреналин. Дрожу всем телом и не могу остановиться. Печаль стискивает сердце и не может остановиться. Мысли куда-то мчатся и не могут остановиться. Пальцы трясутся и не могут остановиться.

– Сара. – Сэм кладет ладонь мне на руки. Очень мягко разворачивает меня так, что мои ноги снова оказываются в лодке. Не сводит с меня огромных встревоженных глаз. – Остановись.

– Не могу, – шепчу я в ответ.

– Можешь. – Сэм склоняется ближе и берет меня за руки. – Если позволишь себе опереться на кого-то. На меня.

Вот. Опять.

Невысказанная правда, скрытая в осторожных словах.

Записка в крепко запечатанной бутылке.

«Я не могу нуждаться в тебе, – мечутся у меня в голове слова. – Я не могу любить тебя».

Поднимаю глаза, зная, что тушь безнадежно размазалась. Вздрагиваю. Потому что вижу у Сэма в волосах красные блики, вижу, как они просачиваются сквозь его искреннее лицо в вены, придающие этот цвет его глазам, щекам, шее, плечам, запястьям. Чувствую судороги гнева, вижу в его зрачках кричащее отражение Малики.

– Я только утащу тебя в бездну за собой. – Я каменею и отдергиваю руки. – И не нужен ты мне в роли Меджнуна. Не нуждаюсь я в спасителях.

– Тогда почему продолжаешь цепляться за это? – Он кивком указывает на мой браслет. Его слова больно ранят меня. – Если наша дружба для тебя ничего не значит, то почему ты всегда держишься за этот браслет, как за единственную спасительную соломинку? Я его подарил тебе полтора года назад. – Он встает и чуть не выкрикивает последние слова.