Отреченные гимны
Шрифт:
В саду с попугаями, под их похабный зудеж и писк, Ушатый продолжил:
– Слишком много глаз да и ушек развелось у нас. А коммерция - она, брат, лишних ушей не любит. Кстати, о коммерции: в Волжанск ты едешь затем именно, чтобы коммерцию ненужную там пресечь. Ишь, купчики! Коммерция для нас, Вася, прикрытие, но не такое, чтоб на него все глаза таращили. А они там занялись Бог знает чем! Игорные дома, цыгане, девочки. Всего насмотришься. Но очень уж не старайся. За тобою следом настоящая инспекция к ним будет. В том числе и финансовая. Твое дело гмм... скорей политическое. Ты посмотри, как там все это со стороны выглядит, может ли
Вниз по матушке по Волге
"Будущее существует! Оно наваливается на нас в предчувствиях и снах, спускается паучками с потолков, горит огромными дорожными указателями, но все время ускользает от жалкого нашего ума, ощущаясь смутно одной только душою!"
Так, примерно, думалось Нелепину весь последний месяц в Москве, так думалось и сейчас, в Волжанске, в случайном такси, в котором катил теперь по городу.
Такси почти ткнулось в покачиваемый мелкой волной трехпалубный колесный теплоход. Делая вид, что гуляет, Нелепин мимо крепких сходен, мимо двух лениво-сонных охранников прошел к корме теплохода. Постояв на месте и определив, что охранники его уже не видят, он спустился к воде и, прыгая по качающимся лодкам, добрался до кормы теплохода. Подпрыгнув, уцепился за автомобильную шину с незатейливой надписью "Ночной клуб", прибитую к корме, и, перемахнув через сеточную ограду, мягко соскочил на палубу. Не встретив ни единой души, он нашел незапертую дверь по правому, обращенному к воде борту и, толкнув ее, проник в пустую каюту, освещаемую слезливым красноватым фонарем. Из-за полускрытой портьеры двери доносился какой-то гуд. Вдруг кто-то мягко, но настойчиво из полутьмы посоветовал:
– К столу сразу проходите! Здесь-то ничего такого...
Нелепин полуобернулся на голос, и брызнули в него из тьмы пронзительно-синие, купоросные глаза. Пылали глаза мутновато-пьяненьким, шатучим, но гордым огнем. Туристская, в обвод скул бородка, лысеющий череп, спадающие с висков на плечи белокурые прямые волосы, клетчатая рубашонка, джинсы - все это полностью укладывалось в смысловую ложбинку: физик-химик, с перепугу скакнувший из лаборантов в авторы-исполнители бардовских песен да так в бардах и закисший.
– А вы сами чего ж?
– уставился вопросительно на барда Нелепин.
– Мне - нельзя. Меня - не пустят, - попытался гордо распрямиться пьяненький бард.
– Враз всех выпотрошу! Потому как сам я игру эту выдумал. Да и цифры предсказывать, - бард жадно хохотнул, - я могу. Вот и не пускают, скоты, - с надсадой добавил он.
– Вам я, кстати, ни единой комбинации не подскажу! И не просите! Развелось вас, просителей! А не отстанете, тут охрана - поискать надо!
– Ну на кой нам охрана, - Нелепин миролюбиво развел руками и двинулся в противоположную от слабого гула сторону.
– Так вы не играть? Не игра...?
– задохнулся бард.
– Ну тогда я вам, пожалуй, кое-что скажу. Может, в бар? А порасскажу я вам такого! Я ведь вижу! Вы приезжий, да? И как бы не корреспондент столичный!
– Я не корреспондент, - мягко прервал его Нелепин, - но в бар, отчего ж не зайти? Деньги покуда есть, ведите.
Лесенки, коридоры, тяжкая медь цилиндров, колоколов, стены, шитые орехом и дубом, поразили давно забытой, избыточной роскошью в духе 50-х. Дохнуло на Нелепина недоступной и теперь абсолютно ненужной жизнью, погрозило высокими кабинетами, повеяло тихо-властным, въевшимся в стены античным коммунизмом.
– Роскошь нашу разглядываете? Меня, между прочим, Валерьян Романович зовут. Дурнев моя фамилия. Ученый я. Не слыхали, конечно? Оно и верно: кто теперь вспомнит ученого, утопленного в бочке дерьма? Кстати, на фига нам бар?
– снизил голос Дурнев.
– Не видали вы баров что ль? Да и не пью я теперь почти. Хотите - в притон? В настоящую воровскую малину? Посторонним строго воспрещено. Но, но....
– В малину, говорите? Что ж, валяйте.
– Нелепин дотронул локтем пристегнутый под пиджаком газовый пистолет. Пистолет был на месте.
В глаза ударило настоящей мертвой темью, а в нос - гальюном. Лестница склизкая, вертанувшись два-три раза под ногами, внезапно кончилась.
"Где ж малина?" - хотел уже было спросить провожатого Нелепин, как вдруг довольно далеко от вошедших вспыхнула болезненно-красная искорка, за ней - костерок, и потекла зудом по коже манящая скрытой непристойностью песенка:
Гришка Распутин сидел за столом,
Царь Николай отошел за вином...
И-и-э-э-х отошел, и-и-э-э-х отошел,
И-и-э-э-х отошел, отошел за вином!
Костерок у дальней стены полыхнул сильней. И предстал взору пейзажец: в поместительной, с наглухо задраенными иллюминаторами каюте высился широкий помост. По стенам - ящики, посередь каюты ворохами рванина. С десяток полуголых бабешек с крылышками, с полузадернутыми розовой паутинкой пахами, а вместе с ними два густо татуированных мужика - выпили разом, каждый из своего горлышка, и, с сожалением оторвавшись от наслюнявленной стеклопосуды, стали снова орать:
И-и-э-х отошел, ииэх отошел...
Тут, сбоку, из-за полуспущенной портьеры выткнулся пожилой, строгого вида цыган, ласково, но без тени угодничества позвал:
– Сюды, гости милыя, сюды!
– он слегка поклонился и повел кудрявобородой головой, куда-то вправо.
– Не гоже вам тут. Сюды, в кабинетик наш "малиновый"...
Нелепин двинулся за вежливым цыганом, запутался в одной портьере, в другой, чертыхаясь, стал распутываться и как раз в смежном с танцзалом кабинетике и очутился.
– Ну, чего приперлись?
– спросил сидящий у накрытого стола человек, одетый в серый свежемодный костюм. Крупнощекое, круглобровое, с морщинками округлыми лицо его продернулось вдруг судорогой гнева.
– Ты, дурак ученый, зачем сюда шляешься? Мало тебе игральных комнат? А ну, валите отсель! Не то охрана быстро из вас бешбармаков нарубит!
– Оставь их! Пусть! Не с тобой же, пентюхом, мне весь вечер со скуки помирать.
Женский, контральтовый, чуть застуженный голос прозвучал из затемненного угла, с какой-то кушеточки, на коей подававшая голос женщина и полулежала. Хорошенько рассмотреть ее Нелепин не мог, правда заметил: одета женщина строго, без нагло обнажающих тело лохмотьев. Это ему понравилось, хоть и услышалась вместе с простудой в голосе женщины развязно-пьяненькая нота.