Отрешенные люди
Шрифт:
– Чем вы его так угостили, что он на ногах едва держится?
– спросил со смехом Кураев.
– Табуретом, - ответил Иван смущенно.
– Самое ваше оружие. А фехтованию порекомендовал бы поучиться у француза Лесси в Санкт-Петербурге. Вы, кстати говоря, не собираетесь случаем в северную столицу?
– Да не знаю пока...
– Очень рекомендую. Коль вы добрались из своего Тобольска до Москвы, то до Петербурга рукой подать. Да, а что мы стоим? Вы хотите продолжить выяснение своих отношений с тем бодливым господином?
– Да ну его к черту, - ответил Иван, - мне на Пресню надо,
– По-моему, это довольно далеко, - покачал головой Кураев, - а что вы скажете, коль я приглашу вас к себе в гости? Я остановился у весьма почтенных людей и, думается, вам не повредит знакомство с ними. Соглашайтесь, я плохого, как вы могли убедиться, не присоветую.
– Согласен, - кивнул головой Зубарев, - только вот с дыркой в ноге неловко как-то...
– И повод есть, - подавая ему руку, засмеялся Кураев, - Самсон после битвы с филистимлянами. Правда, малая длина ваших волос позволяет усомниться в родстве с героем, но я, со своей стороны, дам о вас самые лестные рекомендации моим хозяевам, приютившим меня в своем доме.
– Причем тут волосы?
– не понял вышагивающий к карете и слегка прихрамывающий Зубарев.
– Поймете когда-нибудь, - не стал объяснять Кураев и передал раненого подскочившему на помощь кучеру.
– К графу Гендрикову, - приказал он, когда они уселись в карету.
Граф Иван Симонович Гендриков, двоюродный брат императрицы Елизаветы Петровны, был довольно влиятельным человеком при дворе не только благодаря высокому родству, но и по личным качествам, вызывал уважение знавших его людей. Он не стремился к получению больших чинов или высоких наград, но был полностью предан императрице и с огромной симпатией относился к графу Разумовскому, хорошо понимая, насколько трудно тому приходится в окружении опытных царедворцев и льстецов. В свою очередь, Алексей Григорьевич довольно часто обращался к нему с приватными поручениями, которые можно было доверить только близким людям, умеющим хранить подобные сведения и ни в коем случае не предавать их огласке.
Он имел в Подмосковье имение и приличествующий положению дом в самой Москве. В старую столицу ему случалось наезжать лишь по делам или из желания укрыться от дворцовой суеты и ежедневных балов, на которых его присутствие считалось едва ли не обязательным.
С поручиком Кураевым его познакомил в свое время граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, которому молодой офицер доводился дальним родственником со стороны матери. Найдя его способности и умения полезными для государственных дел, канцлер держал его при себе для выполнения особых поручений, связанных с внутренней политикой, заниматься которой, в общем-то, в полномочия графа не входило, но и не заниматься ей он не мог. Одно было связано с другим, и он, как никто, понимал это, шел на риск, наживая тем самым себе врагов не только за пределами России, но и внутри нее.
Андрей Кураев верил графу Бестужеву и готов был ради него пойти на верную смерть, если бы тот объяснил ему важность и необходимость данного поступка. Встречаясь с графом Гендриковым, они редко касались вопросов политики или дворцовых разговоров, хотя и занимались довольно часто одними и теми же делами, но каждый делал вид, будто бы совершенно случайно оказался там, куда прибыл второй.
Гендриков и Кураев делали общее дело, вели тонкую политическую игру в интересах России, не видимую для постороннего глаза. Но сами они понимали свою роль во всем происходящем, хоть и не могли, да и не хотели что-то изменить, когда за их спинами стояли такие важные и значимые особы, как граф Бестужев или братья Шуваловы. Их собственная роль была за кулисами, вне видимости игры главных действующих лиц, и вряд ли кто и когда узнает, чьими руками делалось не совсем благородное занятие, именуемое Политикой.
14.
Иван Симонович Гендриков сам вышел навстречу приехавшим гостям, обнялся дружески с Кураевым, молча поклонился Зубареву и поднял брови вверх, приготовясь ждать объяснений столь неожиданного визита.
– К тебе я, Иван Симонович, давненько собирался заехать, надобно потолковать по одному дельцу важному, и упреждать не хотел, посыльного не отправил, думаю: нагряну, как снег на голову... Вот и поехал сегодня с визитом, а тут...
– Да что мы в прихожей разговор ведем, - встрепенулся граф Гендриков, пройдемте в кабинет, там и объясните все.
Они прошли в кабинет графа, который больше напоминал библиотеку, поскольку весь был заставлен дубовыми, темного, почерневшего от времени дерева, шкафами, на верху их виднелись чучела ловчих птиц - орлов, соколов, беркутов, ястребов, а посреди кабинета стоял круглый стол с единственной раскрытой книгой, и горело несколько свечей в серебряном канделябре. Граф, продолжая чуть хмурить тонкие белесые брови, быстро закрыл книгу и убрал на полку, потом сделал рукой знак, приглашая сесть своих гостей. Кураев, не долго думая, опустился в кресло, закинув ногу на ногу, а Зубарев продолжал смущенно стоять, боясь кровью испачкать дорогую мебель.
– Не стесняйтесь, молодой человек, - подбодрил его граф, - мебель для того и придумана, чтоб сидеть на ней, а не любоваться.
– Испачкать боюсь, - оправдываясь, произнес Иван.
– Ничего, отчистят, - чуть улыбнулся граф, и сам пододвинул глубокое кресло Зубареву.
– Каков храбрец?
– кивнул в его сторону Кураев.
– Один с тремя сразу дрался. Разреши представить, Иван Зубарев. Из Тобольску!
– надул он смешно щеки и, щелкнув пальцами, вытянул указательный вверх, словно Тобольск именно там, вверху, и находился.
– А там подраться не с кем было?
– насмешливо спросил граф, присаживаясь на кончик кресла и внимательно наблюдая за Зубаревым. Обязательно надо было в Москву ехать, да, Иван... как вас по батюшке?
– Васильевич, - почему-то страшно смущаясь, наверное, потому, что он впервые оказался в гостях у столь знатного человека, ответил Иван.
– Очень хорошо. Значит, Иван Васильевич. Известное имечко. Прямо как покойного царя известного нам. Иван Васильевич Грозный был когда-то такой, да упокой, Господи, душу его многогрешную. Как вам это нравится? Иван Васильевич! Ну, так кого вы изволили осчастливить божественной дланью своей?