Отрицание отрицания
Шрифт:
Маленький, но хорошо вооруженный бронепоезд метался по второстепенным дорогам юга России, захватывая полустанки с местечками, пополнялся топливом, заливал воду, отнимал все вооружение, которое только находил, и беспощадно грабил местное население.
О грабежах Павел узнал позднее. Анна на боевые операции его не отпускала, при дележе добычи он не присутствовал, как, впрочем, и товарищ Анна. Все это происходило по отработанной системе, нарушителя которой — об этом знали все — ожидал немедленный расстрел на месте.
Впрочем, он не особенно рвался. Ненасытная товарищ Анна восполняла
Однако полное превращение юного гимназиста в племенного жеребца не входило в интересы товарища Анны. На каком-то этапе их бессонных декамероновских ночей она решила, что пришла пора готовить из любовника верного боевого соратника.
И как-то ранним утром после скоротечной пальбы по очередному полустанку, вызвала командира личной охраны еще до остановки бронепоезда.
— Возьмешь в город моего адъютанта. Покажешь, как геройски воюют наши доблестные бойцы. Предупреждаю, Кузьма, под твою личную ответственность.
— Все будет в полной ладности, товарищ Анна, — густым басом ответил двухметровый балтиец с перекрещенной пулеметными лентами грудью и маузером в деревянной кобуре ниже колена.
Бравый личный телохранитель товарища Анны Кузьма понял свою задачу своеобразно. Вместо того, чтобы провести Павлика через баррикады, блиндажи и окопы вредного населения, он показал ему, как отважные бойцы бронепоезда «Смерть империализму!» уничтожают этот самый империализм на примере захудалого еврейского местечка.
Вой стоял над местечком. В него вливались плачь, вопли, крики и мольбы о пощаде. Жители и думать не посмели сопротивляться откормленным воинам революции. Старейшины преподнесли хлеб-соль, какие-то подарки, платки, букет цветов. Все это уже валялись на земле, втоптанное в пыль, красавицу, преподнесшую цветы, тут же и изнасиловали, но хоть не убили, не проткнули живот, даже помогли убраться, пока жива. А сотворив это добросердечие, ринулись по мазанкам перетряхивать тряпки в поисках спрятанных сокровищ, грабить съестное, взламывать сундуки. А не найдя ничего, орали: «Где прячешь?!.», таскали стариков за бороды, снимали с девчонок мониста и рвали серьги у женщин прямо с мочками ушей. И Вересковский часто потом видел кровь, текущую из мочек в горячечных беспокойных снах…
— Домой!.. — закричал тогда он. — Веди меня домой, Кузьма!..
— Життя у нас такая, — вздохнул Кузьма.
— Я нарочно тебе показала все эти мерзости, — вздохнула Анна, когда он, дрожа от ужаса и негодования, рассказал ей, что творится в местечке. — Я прошла через избиения, насилия и издевательства, и все это — еще при царе, при законной для всего населения власти. А революция всегда разрушает власть, и наружу вырывается террор. Не террор индивидуального наказания негодяев в мундирах, чем занимались левые эсеры во имя возмездия, а террор массовый, как
— Они насиловали женщин!.. — закричал Павлик, тыча рукой в дверь. — Они, а не большевики!..
— Успокойся, — Анна погладила его по голове, прижала к груди. — Насильники будут расстреляны под нашим окном.
— Не верю!.. Не верю!..
— Кузьма! — крикнула Анна.
Вошел Кузьма. Остановился, прикрыв дверь.
— Расстреляешь насильников. Чтобы мы слышали залп. Ты понял меня, Кузьма?
Кузьма молча поклонился и вышел. Анна налила полкружки спирта, протянула Вересковскому. Павел отрицательно замотал головой и всхлипнул снова. Совсем еще по-детски.
— Пей! — резко выкрикнула товарищ Анна. Дождалась, пока Павлик, давясь, проглотит спирт, сунула ему графин, чтобы запил водой прямо из горлышка, и жестко продолжила. — Большевики создали Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с террором и саботажем, тебе известно об этом? Во главе ее поставлен Феликс Дзержинский, человек уникальной жестокости, который добился для ВЧК права бессудного расстрела. Я его знаю, я была под его началом, что и послужило главной причиной моего расхождения с большевиками. Я говорила тебе об этом, но ты ничего не понял. Маховик террора уже запущен, и его ничто не в силах остановить. Он будет вертеться и крушить людей, пока они не превратятся в овечье стадо, способное существовать только под присмотром пастуха…
Она замолчала, подбирая слова, потому что Павел по-прежнему молчал, слегка, правда, осовев от спирта.
— Знаешь…
Под окнами внезапно грохнул залп. Вересковский вздрогнул, спросил почти испуганно:
— Кто это? Большевики?..
— Насильников расстреляли, — улыбнулась товарищ Анна. — Но ты прав, нам пора отправляться дальше. Приляг, укройся. Я распоряжусь, чтобы собрали всех. И — в путь.
— Какой путь, какой… — заплетающимся языков пробормотал Павел. — Нет у нас пути, в руках у нас — винтовка…
И опять мчался бронепоезд, сея смерть отнюдь не империалистам, поскольку не было их отродясь на станциях и в городишках второстепенных путей. А Павел лежал на узкой койке, укрывшись с головой солдатским одеялом, да и ел только тогда, когда ему после долгих уговоров приносили котелок.
Его болезнь огорчала весь экипаж. Где-то раздобыли снятую с расстрелянного чекиста кожаную тужурку. И Павел впервые вроде бы чуть оживился, потому что спросил:
— А фуражка есть?
Принесли и фуражку. Он повертел ее, примерил даже, но потом опять уткнулся носом с стенку.
— Ожил! — решила братва. — Радости ему надо.
Разгорелся спор, что есть радость. Долго толковали, спорили, пока кто-то не предложил:
— Да девку ему надо! Мясистую, враз оживет!..
Обрадовались такому простому рецепту. Кузьме сказали, а он только плюнул с досады:
— А товарищ Анна тоже обрадуется?
И враз примолкло экипажное толковище.
В одном из захваченных местечек привели доктора. Тщательно осмотрев, прослушав и простукав Павлика, он сокрушенно вздохнул и беспомощно развел руками: